Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проскакав перед дверью еще час, мы поехали к владельцу квартиры, чтобы взять второй ключ. Вся эта история была ужасно неприятна.
Конечно же, нам пришлось объяснять, почему мы хотим попасть в квартиру. Мы ничего не скрывали, и хозяин наверняка дал бы нам ключ, но у него запасного ключа просто не было, и мы с отцом снова вернулись к маминому дому. У меня больше не осталось никаких надежд , отец уже не знал, что делать. Но когда он заорал, что у него есть запасной ключ и сейчас он сам откроет дверь, мы услышали голос мамы: «Сейчас, открываю!»
А потом она спустилась вниз и распахнула дверь. Мы с отцом уставились на нее, а мама продолжала разыгрывать спектакль. «Как у вас дела? Что-нибудь случилось?» Она на полном серьезе делала вид, что ничего не произошло. Она все время над нами издевалась. Издевалась вчера, сегодня утром у даже когда мы стояли на ее пороге. Я должна быть честной. Я не радовалась, увидев ее; я была разочарована, что моя мать не придумала ничего лучше, чем издеваться над собственной дочерью. Я была вне себя, но не дала ей это почувствовать. Когда мы с отцом сели в машину и поехали домой, я поняла, сколько народу видело в субботу наши фокусы со стремянкой. Все проезжавшие таращились с самым глупым видом. Наверняка они задавали себе вопрос, что там эти двое крутятся под окнами. Я даже знать не хочу, сколько знакомых проехало мимо за это время.
Это все, что касается исчезновения матери. Странное чувство — знать, что над тобой издевается твоя собственная мать, издевается без всякой причины и ты даже не понимаешь, почему она это делает, но точно знаешь, что она издевается и ей на всё наплевать.
Завтра снова школа. Наверняка мне придется написать кучу пропущенных работ. И я должна буду всем объяснять, почему я так долго была в «больнице».
Пятница, 14 июня 1996
Итак, первая школьная неделя позади. Все оказалось совсем не так плохо, как я думала. Весь мой класс был со мной ужасно мил, теперь с ними даже лучше, чем раньше. Но случилось и нечто ужасное. Марко, парень из моего класса, мертв. Я до сих пор поверить не могу, но он действительно умер. И никто не смог мне точно объяснить почему. Он был неделю в больнице в Д., — там, где и я успела побывать, — а потом у него началось внутреннее кровотечение, и он умер. Похоже, что и врачи что-то схалтурили. Я не очень общалась с Марко, но в прошлом году в мае мы с ним и несколькими одноклассниками были в Д. на весеннем празднике. Там Марко подарил мне бумажную бабочку. Бело-желтую капустницу, которая начинала блестеть, если на нее попадало солнце. Откровенно говоря, эта бабочка с самого начала показалась мне отвратительной, сама не знаю, почему я ее не выбросила. А теперь она приклеена рядом с сообщением о смерти Марко в моем дневнике и блестит, если на нее падает солнце.
До сих пор мне везло. Никто из моих знакомых пока еще не умирал, кроме учительницы музыки фрау Густафсон и мамы Амелии. А теперь вот Марко. Фрау Густафсон была замечательной женщиной. Говорила на семи языках и постоянно рассказывала про троих своих друзей, в которых попала молния. Она была уже старая, но великолепно играла на пианино. Правда, с ней у меня связаны и неприятные воспоминания. Был обычный четверг, это еще в те времена, когда я верила, что мир более или менее нормален и справедлив. Мне было лет девять, я сидела за старым роялем фрау Густафсон и как ненормальная колотила по клавишам. Я никогда не играла по нотам, я и прочитать-то их не могла, я всегда играла на слух. Это у меня получалось. Но фрау Густафсон не нравилось, что ее ученица не обращает внимания на ноты. Поэтому она села рядом и начала кричать: «Смотри в ноты, София!» При этом ошметок ее десны упал прямо на ноту соль. Но я не струсила и продолжала играть, от всей души надеясь, что в этом проклятом этюде больше ни разу не встретится нота соль. От страха, что мне придется попасть туда, я все время ошибалась, пока фрау Густафсон наконец не надоело и она не сыграла еще раз сама. После этого кусочек десны исчез. Какое счастье!
В конце концов пожилая дама умерла, потому что ее собственная кошка прыгнула ей на спину, и она от неожиданности упала с лестницы. С тех пор я ни разу не прикасалась к пианино.
Воскресенье, 7 июля 1996
Я снова попала в больницу. Неделю назад поехала на Пикассо через рельсы, и в этот раз поезд появился. Когда я его заметила, было уже поздно. Он пронесся в паре метров от нас, как самолет по взлетной полосе.
Так как в тот день я не собиралась кататься долго, на Пикассо не было ни седла, ни уздечки. Когда вот так, без всего, скачешь по бескрайним полям, появляется замечательное ощущение свободы. Мне сразу же стало ясно, что Пикассо понесет. Почему — не знаю, но у меня есть свойство: в столь гнусных ситуациях я всегда сохраняю спокойствие. В панику впадаю только тогда, когда всё позади. Пикассо в полной истерике галопом понесся вверх по горе и там несколько раз встал на дыбы. Я каким-то чудом удержалась на нем и все время шел- тала ему в ухо успокаивающие слова, пока он наконец не утих. Я чуть не разревелась от радости, кода Пикассо остановился и ласково слизнул у меня с руки угощение. Я обняла его за шею, и мы медленно отправились обратно.
Сама я не помню, что произошло дальше, но потом мне рассказывали. Мы ехали мимо старой полосы для мотокросса. Я еще ни разу не видела, чтобы там кто-то катался. Но Рико, старший брат одного парня из моего класса, и его приятель Бернд в этот проклятый день устроили мотокросс. Их моторы взревели настолько неожиданно, что я не успела среагировать. Пикассо снова встал на дыбы, а я прямо затылком спикировала на гравий. Рико и Бернд тут же подбежали и хотели отнести меня на конюшню. Но я, видимо, была не в себе. Говорят, несла какую-то чушь и обязательно хотела поймать Пикассо. А он при этом как прикованный стоял рядом.
Бернд сразу же на своем дурацком мотоцикле поехал на конюшню и позвонил моему отцу. Рико положил меня на спину Пикассо и повез следом. Отец перегрузил меня в машину и доставил в травму. Я все время твердила, что со мной все в порядке, только чуть-чуть болит голова. Но глаза у меня налились кровью, а сама я лежала бледная как смерть. Самое неприятное началось, когда мне пришлось описывать врачу обстоятельства несчастного случая. Я не могла ему сказать, где, когда и что случилось. Потом врач, высокий, бородатый доктор Ротшедль, позвонил Рико. Тот как очевидец все ему рассказал. В результате меня отвезли в больницу в Д., в отделение скорой помощи. Там пришлось сначала минут сорок пять пролежать на топчане в коридоре. Дико болела голова, яркий свет резал глаза. Потом один из тысячи врачей отвез меня на рентген, где царила приятная темнота. Я все время пыталась что- нибудь вспомнить, но все еще не могла мыслить четко. Бросила взгляд в полуоткрытую дверь и страшно испугалась, когда прочитала табличку на двери напротив. Там было написано «Утилизация», а так как я все еще не пришла в себя, то спросила первого же человека в белом халате, не собираются ли отправить меня туда. Тот хохотал до слез. Но в первую минуту я точно подумала, что за дверью утилизируют людей.
Потом мне сделали рентген черепа, чтобы убедиться, что у меня в мозгу нет гематомы.