Уже ближе к вечеру, находясь на НП, Речкин извлек из нагрудного кармана гимнастерки свой «военно-походный», как он сам его в шутку называл, блокнот. Еще с первого дня службы на границе, по совету старших товарищей, Алексей завел его для ведения рабочих записей, заметок, напоминаний. Речкин фиксировал там самое важное, самое основное из своей повседневной деятельности и всегда держал свою «памятку» при себе, пользуясь ей по случаю и постоянно пополняя свежей информацией. По сути, ведение подобных записей грозило суровым наказанием, но многие пренебрегали запретом и втихомолку вели такие вот блокноты. Это очень упрощало жизнь, когда возникала необходимость поднять какую-то информацию из служебной деятельности. То был самый обыкновенный блокнот с серыми листами второсортной бумаги, толстым бумажным переплетом с изображением Кремля на обложке и краснобуквенной широкой надписью «МОСКВА». Алексей приобрел его в столице сразу после выпуска, когда ехал домой в отпуск, совершенно случайно, даже не догадываясь о том, каким важным и незаменимым предметом станет этот самый обычный блокнот.

Подточив об камень грифель карандаша, Алексей кратко дописал в него новый распорядок службы и особенности дежурства на границе, введенные с началом войны, еще кое-какие мелочи… Немного подумав, он решительно отделил толстой чертой свежую запись от предыдущих, вписав над ней «После 22 июня».

Серые облака постепенно разверзлись, и на низком северном небе засияло лучистым золотом долгожданное солнце. И вновь согрелась каменистая, скупая на растительность, обласканная лишь холодными пронзительными ветрами земля. Простывший от навалившейся непогоды воздух понемногу потеплел, ветер сменил направление на южное и уже не так зло кусался, а днем даже бархатисто ласкал.

Редкий дурак в этих крайноземных широтах не обрадовался бы такой погоде. Но приход тепла притянул с собой и одну существенную проблему… Пользуясь идеальными погодными условиями, в небе загудели моторами вражеские самолеты. Пограничники поначалу обстреливали проносящиеся над заставой крылатые машины с черными крестами на фюзеляжах, но вскоре по отряду прошел запрет на это. Ведение огня из винтовок и пулеметов было крайне малоэффективно, но отлично демаскировало позиции пограничников, да и попросту переводило впустую патроны.

Речкин, с болью в сердце, понимал, что теперь небо над Мурманском открыто для бомбежек, чем непременно воспользуются фашисты. Его тревоги за свою семью только усилились. И каждый раз, когда в вышине слышался гул немецких бомбардировщиков, Алексей, изнывая от собственного бессилия, горя в огне дурных предчувствий, лишь зло сжимал кулаки с одной страшной мыслью в голове: «На Мурманск…».

Глупые, но вполне понятные любому семейному человеку мысли о том, чтобы хоть на сутки отпроситься в Мурманск, довлели над Алексеем ежеминутно. Как же ему хотелось увидеть жену и сына пусть лишь на минуточку! Убедиться, что с ними все хорошо! Но он не мог себе этого позволить. Сейчас, когда над Заполярьем навис тяжелый молот вероятной агрессии, каждый солдат был важен границе как никогда. Единственное, что было в силах Алексея, – сообщить семье о себе. Так он и сделал. Уже на второй день пребывания на заставе он отправил на адрес родителей жены короткое письмо. Теперь лишь осталось ждать ответа, и ожидание это было невероятно тягостным.

А вскоре стали приходить неутешительные вести из самого Мурманска. Как стало известно, 23 июня несколько групп немецких бомбардировщиков совершили первый авианалет на город и его порт. Вечером следующего дня, после бомбардировки военно-морской базы в Полярном, а также наших позиций на полуостровах Средний и Рыбачий, все те же «Юнкерсы» вновь сбросили бомбы над берегом Кольского залива. При этом пострадало несколько жилых домов на улице Комсомольской, а также детский сад, где появились первые жертвы.

«Комсомольская… – только и вертелось в голове Речкина, обжигая его кипящей волной тягостных переживаний. – Ведь это совсем рядом от Ленинградской, где сейчас Нина и Ванька… Хоть бы с ними там все было хорошо, большего мне и не надо…»

25 июня стало известно, что Финляндия предоставила свою территорию для германских войск и авиации, а днем позже все пограничники заставы, кто не был на дежурстве, собрались по приказу начальника отряда в ленинской комнате в полдень, чтобы прослушать важное сообщение Совинформбюро. Москва вещала: «…финское правительство объявило нам войну… вот уже десять дней происходит сосредоточение германских, а теперь и финских войск и авиации в районах, прилегающих к границам СССР…».

Вчерашний «вероятный» противник перешел в разряд явных. Со штаба отряда вереницей тянулись все новые и новые приказы и распоряжения. Отменялись старые указания и вводились новые. Телефон в кабинете начзаставы не смолкал ни на минуту, посыльные из Озерков с секретными пакетами порой даже пересекались на пороге заставы.

Напряжение, нависшее над границей, нарастало с каждым часом, готовое в любое мгновение разорвать воздух адскими раскатами ружейной и артиллерийской стрельбы. А пока что оно рычало из-за ближайших соседских сопок моторами машин и мотоциклов, чуть слышно нашептывало отголосками финской и немецкой речей, коптило небо струйками дымов от костров и печей подтягиваемых к границе войск. Советские солдаты в окопах молча впились глазами в теперь уже вражескую территорию, командиры, нервничая, ждали, когда весь привычный, устоявшийся мир сорвется из-под их ног, лопнет, словно перегнутый хлыст.

Особенно сильно подмывала психологическое равновесие глубочайшая неосведомленность офицеров погранзастав. Они не знали ни хотя бы примерного состава сил и средств, которые неприятель собирался бросить против них, ни места сосредоточения основных ударов. Связь между заставами постоянно барахлила, о чем непрерывно следовали доклады в штаб. Вопрос взаимодействия с пехотой, которая соседствовала теперь с пограничниками, так и не был до конца отработан. Всем вдруг стало не до этого, все ждали… Ждали ежесекундно, непрерывно, напряженно…

В день, когда Финляндия вступила в войну, командир отряда устроил совещание комсостава застав в штабе. Учитывая, что положение на границе стало крайне опасным, Каленников провел совещание весьма быстро и сжато. И понять его было можно. Враг мог ударить в любую минуту, и оставлять заставы без командиров на долгое время было нежелательно и даже преступно.

На совещании начотряда огласил наиболее вероятные места прохода врага, а также предположительные силы, выделяемые им для этого. Конечно, офицеры очень ждали сей информации. Но за радостью следовало глубокое разочарование. Сумбур, да и только… Если до этого, в беззнании на дальнем горизонте размышлений было по-утреннему туманно, то теперь в обилии неточной, а порой и взаимопротиворечащей информации стало по-вечернему сумрачно и расплывчато.

Исходя из сказанного майором Каленниковым, стало известно, что по ту сторону границы, супротив всего Титовского укрепрайона, немцы стягивают до целой дивизии из состава горнострелкового корпуса «Норвегия». По сведениям, переданным в штаб отряда свыше, это примерно десять тысяч человек. Кроме того, дивизия имела в своем составе артиллерию численностью до одного полка.