– То есть вы в любом случае меня убьёте, – скорее сам для себя уточнил я.

– Ну да, – искренне улыбнулся француз, откидывая назад жидкие кудри. – Рразве можеть быть иначе? Но вы сами должны себе ррешить, как именно хотите умерреть – с высоко поднятой головой, словно геррои Великой рреволюции, или в крови и собственных испрражнениях, как гррязная уличная собака…

Я попытался привстать, и в тот же миг в руке немца мгновенно очутился револьвер. Чёрное дуло недвусмысленно уставилось мне в грудь.

– Что вы от меня хотите, господа?

– Вот это, – француз сунул руку за пазуху и бросил на стол мешочек с золотом, что я насобирал в пещере Белой горы. – Мы хотели бы знать, откуда вы это взять? Намь кажется, что золото – это очень прриятная компенсация за то, чтобы вы умерреть быстрро, без мучений и как должно мужчине. Я даже готовь обещать вам последнюю сигаррету или ррюмку водки.

– Я бы предпочёл поцелуй. Но не ваш.

– Это была шутка? – мой собеседник промокнул губы салфеткой и обернулся к немцу. – О, Бог свидетель, я сделаль всё, что мог. Этот упррямец ваш. Надеюсь, вы быстррее сумеете его рразговоррить…

– Да, у нас другие метоты, – немец что-то крикнул китайскому офицеру, и минуту спустя двое желтолицых солдат втолкнули в комнату бледную Энн Челлендер.

Следом за ней ввалился первый русский, которого я увидел за все последние дни. Высокий, под потолок, сорокалетний мужчина, совершенно лысый, с всклокоченной бородой до пояса. Одет в длинный кафтан из хорошей материи, полосатые штаны с напуском и добротные сапоги. На груди кожаный шнурок с металлической бляхой.

Как я понимаю, это староста или кто у них там главный на селе?

– День добрый, господа хорошие!

Немец и француз сдержанно кивнули. Впрочем, француз ещё и приветственно отсалютовал стопкой водки. Староста (мне удобнее называть его так) чуть виновато покосился в мою сторону и вежливо подтолкнул гордую англичанку в центр комнаты.

– Иди, иди, девица, не бузотёрь. Стало быть, все пленники к благородным господам доставлены. Чего ещё изволите?

– Grand merci, милейший. Если что-то понадобится, мы вас срразу оповестимь.

– Да, да, – староста старательно закивал. – Тока спросить хотел, ежели на то есть ваша божеская милость, так когда нас покинуть желаете?

Немец недоумённо уставился на своего соратника. Тот едва не подавился водкой, но тем не менее, овладев собой, изумлённо спросил русского:

– Мы платимь за содерржание наших людей, мы огрраничиваемь их стррасти и агррессию, мы заключили соглашение о сотррудничестве лично с вами. Неужели теперрь вас что-то не устраиваеть?

– Ну-у… – замялся староста. – Мужички ворчат. Дескать, не по-христиански всё энто…

– Фаши мужики – фаша забота, – жёстко обрезал немец, вновь кладя руку на кобуру. – Объясните им, что моих золдатн здесь втрое больше, они хорошо фооружены и организованы. И при малейшем намёке на несоплюдение наших тоговорённостей мы будут вправе открыть стрельбу без претупреждения.

– Так-то оно так. Но что, ежели дойдёт до господина губернатора…

– Это уже не мои проблемы, не так ли? Ф конце концов, мы платим полновесной русской монетой, а должность старосты является выборной, ведь ферно?

Я обменялся с мисс Челлендер ободряющими взглядами, из серии «держитесь, принцесса, я непременно спасу вас от злых пиратов». Ибо ни я, ни она не имели ровно никакого плана и никакой надежды вырваться из этих страшных сетей.

Да, возможно, где-то в подсознании у меня ещё оставались какие-то робкие мысли о том, что Энни тоже имеет ко всему этому хоть какое-то отношение. Увы, судя по её глазам, она была в диком шоке от происходящего…

– Дык чего делать-то прикажете? Али за воротами подождать?

– Останьтесь, – великодушно предложил так до сих пор и не представившийся мне француз. – Вы будете добрровольнымь свидетелемь, с одной сторроны, планов наших добррых намеррений и… и… как это по-ррусски? Очень рразумных прредложений. Такь?

Лысого всё удовлетворило. Да собственно, у меня не было никаких серьёзных сомнений по его поводу. Люди с такими бегающими глазками и неухоженной бородой всегда готовы прогнуться под любого.

Я не идеализирую и не очерняю русских, они очень разные, как и англичане. Есть предатели, есть приспособленцы, есть и герои (типа того же Робин Гуда), но не благородный разбойник определяет нацию.

Если в Российской империи вообще имеет смысл такое слово, как «нация». Тут все давно слились в некий единый котёл, и те же буряты с удмуртами считают себя ничуть не менее русскими, чем, например, жители Новгорода или Тулы.

Даже о том же Кавказе, где по-прежнему полыхает необъявленная война, гениально написал потомок шотландских горцев: «Пройдут года, и скажешь сам надменно: пускай я раб, но раб царя Вселенной!»

И вновь я должен просить прощения, если, как англичанин, ничего по сути не знаю о тонкостях взаимоотношений России и Чечни. Неужели когда-нибудь именно чеченцы станут первым щитом и мечом Российской империи? Остриём кавказского клинка в бою с внешними и внутренними врагами нашей великой родины?!

Господи, чем вообще забита моя голова…

– Стало быть, а вот она, девица-то, – опять влез староста. – Ругается по-иноземному. Угрожает!

– Danke schön, мы в курсе, – холодно кивнул немец. – А знаете, пожалуй, фы свободны. Никаких претензий. Дальше мы сами.

Лысый мужик быстренько отшагнул к двери, но задержался. Видимо, этому негодяю тоже было интересно.

– Итак, юная невинная дефица в руках страшных злодеев, да? Как в пьесах великого Шиллера или пьяных фантазиях Гофмана. Не находите?

Энни Челлендер побледнела и посмотрела на меня таким взглядом, словно смерть была единственным избавлением её от всех мук и всего позора. Увы, я, как и она, был связан, если не по рукам-ногам, то по рукам уж точно, и она не могла этого не видеть.

– Итакь, уважаемый сэрр Стррогоф, – мягко улыбнулся мне француз, – или прросто Михаил Стррогов, быть может, так вам прриятнее? Нет? Но по сути не есть так уж важно, верно? Мы прравы, вы уже готовы к любому сотррудничеству, лишь бы оно не касалось этой милой, скрромной, даже робкой мадемуазель Челлендерр? Один намёк моего дрруга и – вуаля!

– Чё делать-то прикажете? – лысый староста решительно встал позади Энни, заламывая ей руки.

– Убью, сволочь, – тихо пообещал я в полной уверенности, что сдержу слово.

Мне никто не ответил. Не уверен даже, что там вообще меня слышали. Не важно. Мне казалось, что она поняла мой взгляд, этого было достаточно.

– О-ля-ля, прраво, я и не знаю, что мы можемь предложить изменнице…

– Вы тумаете, что она нам изменила? – включаясь в беседу, немец поднял свою рюмку.