Изоляция тем была мучительнее, что деревенские друзья были моей единственной отдушиной в том суровом мире. Когда я вспоминаю жизнь в Китае, единственные хорошие воспоминания — о времени, проведенном с деревенскими друзьями.

Потом положение еще ухудшилось, становилось все больше ссор на китайском с тем человеком и нашей приемной бабкой. Каждый день все орали и плакали. Тогда мой «отчим» стал применять силу. Он регулярно бил нас — маму, Кымсун и меня. Кошмар казался бесконечным.

В такие моменты, видя мужчину, который принуждал мою мать зачать ребенка, я не могла не вспоминать моего настоящего отца. Того, чей хрупкий силуэт истаял от голода. Когда на ферме все шло не так, я смотрела в китайское небо и видела, как там вырисовывается папино лицо. Он был добрый, великодушный, образованный человек, особенно по сравнению с грубым и жестоким китайским крестьянином! Папа никогда не кричал на нас, и невозможно себе представить, чтобы он нас ударил.

Люди в подобном положении гнут спину, подчиняются, но однажды наступает предел: все что угодно, лишь бы не терпеть мучения дальше.

Вот так и мама внезапно сломалась. После вечерней ссоры с мужем она решила уйти. Это случилось почти через год после нашего приезда на ферму.

И вот мы все трое продолжали идти в темноте, поначалу не отдавая себе отчета во всей бесполезности нашего безумного предприятия. У нас не было вида на жительство: ведь брак все еще не был зарегистрирован властями. Итак, мы по-прежнему оставались нелегальными иммигрантами и брели по дороге среди ночи. Если бы мы наткнулись на полицейский патруль, нас бы задержали и отправили в Северную Корею.

Моя мать вскоре поняла, что хотя она поддалась совершенно справедливому раздражению, мы рисковали. Мы шли в темноте, без цели, в сомнениях и страхе перед арестом. У меня в голове толпились мысли. Как нам поступить?

Странным образом я внезапно испытала легкую жалость к нашему тюремщику с фермы. Неотесанный, жестокий, часто злой человек; но и он тоже жертва. Это жалкий человек без гроша за душой; его бросила жена, и он мечтал о сыне, чтобы снова обрести достоинство, взять реванш. Чувство жалости может показаться противоречивым после всего, что нам пришлось перенести. У нас, корейцев, есть специальное слово для обозначения стойкой связи между людьми, по ту сторону любви и ненависти. Мы называем это чеонг: таинственная связь, возникающая между двумя людьми на всю жизнь; ее никогда нельзя разорвать, несмотря на ссоры и различия.

Постепенно утверждается и побеждает намерение вернуться назад. В конце концов, посреди ночи, мама решается. Незадолго до рассвета мы возвращаемся на ферму.

Перед дверью нас с видом победителя ждал крестьянин. Он, очевидно, понял, что мы выскользнули наружу через окно. Вместо того, чтобы устроить скандал, он смаковал победу, напустив на себя великодушный вид. По лицу я могла прочесть его мысли:

«Вы же видите, что вам отсюда некуда идти. Вы проиграли».

Поначалу казалось, что жизнь пошла по-прежнему, словно ничего не произошло, но гроза разразилась через несколько дней. Сильная ссора раздирала дом, оскорбления и удары лились потоками. Казалось, теперь тот человек решил выплеснуть весь гнев, накопившийся после нашего побега. Он бил мою мать, потом хотел надеть ей на шею цепь, чтобы она снова не сбежала. Как цепной собаке. Мы кричали на этого варвара. Но его брат, оказавшийся на ферме проездом, пришел на помощь, дабы защитить честь семьи. Он стал бить метлой нас троих. Пришлось смириться.

Вправду, не надо было нам возвращаться той ночью, несмотря на риск ареста: после побега жизнь на ферме, и до того тяжелая, превратилась в постоянный ад. Семья не доверяла нам больше ни в чем и подозревала, что мы в любой момент можем сбежать. К ссорам первых месяцев прибавилась открытая враждебность. И мой китайский «отчим» по-прежнему добивался от мамы ребенка. В течение последующих недель мы обдумывали поражение и сожалели о решении вернуться на ферму. И мы уже строили другие планы бегства, поскольку положение становилось невыносимым.

Через два месяца раздался гром средь ясного неба. Однажды утром ко мне подошла мама, она выглядела встревоженной.

— Мне кажется, я беременна, — прошептала она мне на ухо.

Новость застала меня врасплох. Мать со своим «мужем» поехала в ближайшую больницу на осмотр. Когда она вернулась в конце дня, приговор стал ясен.

— Я и в самом деле беременна…

Наша судьба была решена, теперь мы не могли бежать с фермы. Мы оказались навеки привязанными к дикарю и деревенщине.

Я чувствовала, что мать в растерянности. Впервые она мне доверяла свои переживания. Мне было 13 лет, она думала, что я смогу понять. С одной стороны, ей становилось легче, поскольку ребенок обеспечивал наше будущее. Благодаря ему успокоится муж, а его семья наконец нас примет. Она надеется, что однажды, может быть, мы даже получим вид на жительство. Но, с другой стороны, она грустила, поскольку никогда не желала этого ребенка. И все же он родится, она уверена. Она доверила мне секрет:

— Давно, когда ты еще не родилась, я ходила к предсказателю судьбы. Он предсказал, что у меня будет две дочери и потом сын…

Я хранила молчание. Беременность матери — поворотный пункт в нашей судьбе, и все же в тот момент я не могла оценить масштаб события.

Это может показаться удивительным, но в то мгновение я не чувствовала ничего особенного, никакого сопротивления. Я холодно анализировала в уме единственное, что стоило тогда принимать в расчет: наше выживание. Мы были так уязвимы, что я не придавала большого значения наблюдению за своими чувствами. Я не задавалась вопросом, хорошо или плохо, что тот жестокий человек получит ребенка от моей матери. Прежде всего, я думала о рисках беременности для нее и для нас. Моя мать уже пересекла черту сорокалетия, а значит, существовала вероятность, что все пройдет плохо и она даже умрет. А как в случае осложнений найти медицинскую помощь в этой заброшенной дыре? Что будет с Кымсун и со мной, если мама умрет во время родов? Вот какие мысли крутились в моей голове. А сердце оставалось каменным.

Другая опасность казалась мне еще более неизбежной. Если нагрянет полиция, моя мать не сможет бежать, чтобы, по обыкновению, спрятаться в лесу. Тогда ее арестуют, и мы с Кымсун останемся на милость крестьянина. Вот о чем я думала в тот день, когда узнала, что у меня будет младший брат или сестра. Это может показаться эгоистичным, но трудно выказывать щедрость и великодушие, когда приходится бороться за выживание.

Прорицатель оказался прав. Родился мальчик. Я всегда буду помнить его рождение. Мы были на ферме, мама, китаец, моя сестра и я. Начались схватки.

Мужчина хотел отвезти мою мать в ту больницу, где ее осматривали. Никаких трудностей у мамы не возникло, хотя она и находилась в стране незаконно: в деревенской больнице не спрашивали документов, если за консультацию платили. Но в день родов мама отказалась покидать ферму. Путь до больницы был слишком длинный. И потом, она сказала нам, что может сама разрешиться от бремени. Она работала в больнице в Ындоке и часто помогала своим акушеркам принимать роды. Наконец, она сама дважды рожала. Она думала, что сумеет справиться.