Мы стояли на стрелке Васильевского острова, и эта петербурженка в шестом поколении с её рафинированным, богатейшим русским языком, с её феноменальными познаниями в истории, архитектуре и много в чём ещё смотрела улыбаясь на свинцовое протекающее небо и рассказывала нам о том, как вернулась.

– Я готова была припасть к каждой набережной и целовать камни. На некоторых я так и делала. Я стояла вот тут, на этом месте, под дождём, раскинув руки, любуясь Невой, и кричала: «Я охуеваю!»

Мы забыли о времени, о смоге, о стёртых ногах, о планах на вечер. Мы хотели обойти как можно больше и увидеть её глазами всё. Мы смеялись у памятника Крылову. «Создан самой известной лошадиной фамилией России – Клодтом. Любил лепить коней. А не людей. Но Николай поручил ему увековечить Крылова, а приказ государя надо выполнять. Посмотрите на этот памятник. На постаменте десятки героев басен – удивительно выполненные зверюшки, каждая шерстиночка видна, каждый коготок, у каждого своё выражение лица, то есть морды. Потрясающе сделано. А сверху сидит эдакий Собакевич – кое-как сварганенный мужик, весьма отдалённо похожий на баснописца. Да и кому он интересен, когда такие зайчики и лисички внизу? Клодт остался собой».

Юля успокоила меня по поводу «кремового торта», пардон, храма «развесистой клюквы», пардон, Спаса на Крови. Со времени моего последнего визита в город (18 лет назад) с него сняли леса. Лучше бы они этого не делали! Может, у меня что-то со вкусом или я просто всё критикующая иностранка? Я нескромно порадовалась, когда до дикого блеска в глазах влюблённая в этот город патриотка (в лучшем смысле этого слова) назвала храм аляповатым уёжищем. Приятно быть в хорошей компании. Так и редкое уёжище, и мой американский паспорт тут ни при чём.

Через семь часов мы поняли, что опаздываем на встречу. К чёрту душ и переодевалки – вот как были, так и потопали. Время с Юлей оказалось дороже. Но ничего, меня простили.

В субботу я пошла смотреть Смольный собор. Боря на тот момент устал и вернулся в гостиницу, а мне хотелось напоследок полюбоваться парящим чудом, моим любимым в Петербурге зданием. У собора стоял лимузин, из которого торчали красавица-невеста и полный розовощёкий жених. Вокруг толпились японцы, фотографировали пару. Потом залезли в свой автобус и уехали. Интересно, собор они пофотографировали? Забавный зверь – японский турист. Наконец уехал и лимузин, а я осталась наедине с золотом на голубом.

Небо покрылось тучами, надо было возвращаться. До метро идти было минут двадцать, откуда-то подул сильный ветер, закапал дождик. Мне почему-то было хорошо. Навстречу шёл средних лет мужчина и катил перед собой инвалидную коляску, в которой лежала парализованная женщина. Издалека я могла разглядеть только худые скрюченные ноги с атрофированными мускулами. Кресло было откинуто назад, и туловища видно не было. Я решила, что сын выгуливает больную старушку мать. Однако поравнявшись с парой, я с удивлением обнаружила, что женщина довольно молода, не больше сорока, да и то вряд ли. Её бледность и общее состояние указывали на то, что на улице она появляется редко. Молодое, без единой морщины лицо было закинуто вверх, она смотрела на мрачное тёмно-серое небо и улыбалась. Периодически на её лицо падали дождевые капли, и тогда она улыбалась ещё шире. Точно так же, как Юля на Васильевском. Казалось, ей хотелось обхватить это недружелюбное небо, этот жестокий мокрый город, этот режущий горло и глаза воздух и закричать: «Я охуеваю!»

Пока мы гуляли с Юлей по Питеру, я думала о том, что так и не собрала обрывки впечатлений в единое целое. Как это ни смешно звучит, меня мучал вопрос о проблемах России. Все вокруг повторяли заезженную до скрипа на поворотах фразу про дураков и дороги. Не то чтобы это не было актуально, но дураков везде хватает. Я не обнаружила принципиальную разницу в количестве дураков между Америкой и Россией. Подозреваю, что жители других стран подтвердят мою гипотезу. Количество дураков на душу населения от географической широты зависит мало. А дороги плохие почти везде, кроме сравнительно небольших участков Западной Европы, Америки (той и другой) и Австралии. Однако никто не говорит, что проблема Колумбии или Албании – плохие дороги. Можно подумать, что, проложи завтра Россия по всей стране супершикарные автобаны по немецкому образцу, всё сразу станет на свои места. В Бостоне одно время строили новый highway (тоннель) через весь город, так на пару лет дороги превратились в неописуемый кошмар, через город невозможно было проехать. При этом Бостон остался Бостоном и на Раменское похож не стал.

Я обещала себе не сравнивать и не сравнивала. Периодически что-то вырывалось помимо воли, как после рассказов о больницах, где медсёстрам надо платить, чтобы они вкололи нужное лекарство, да ещё самим это лекарство покупать. Или после рассказа подруги детства о том, как после инсульта матери они с братом собирали по всем друзьям и знакомым пару тысяч долларов, необходимых для удаления гематомы, которая давила матери на мозг. В таких случаях я теряла самообладание и восклицала: «Да это же кошмар, да у нас!..» А потом и это перестала делать. Кому, в конце концов, какая разница, что там у нас? Об Америке старалась говорить, только если спрашивали. И даже в уме перестала проводить параллели и перпендикуляры. Уже на второй или на третий день пребывания в стране я нутром почувствовала, что это другой мир. Дело тут не в том, лучше или хуже, просто что-то настолько принципиально отличалось, что все сравнения были неуместны. Я только никак не могла поймать это что-то, хотя очень хотелось. Я оказалась к этой стране неравнодушна, мне страсть как хотелось дойти до самой сути. Суть не давалась.

Глаз ловил детали. Вот женщины, одетые так, как у нас одеваются только на выпускной вечер или чью-то свадьбу, бредущие по жаркому пыльному городу в узких юбках и на высоченных каблуках. Вот поливальные машины поздним вечером на Красной площади, едущие по заранее предусмотренному маршруту, плевать хотевшие на гуляющих москвичей и гостей столицы, разбегающихся во все стороны от мощных струй воды. Нас чуть не обдало, мы вовремя отскочили. Вот organ donors (доноры органов) – сумашедшие мотоциклисты без шлемов. Шлем на мотоциклисте я за две недели пребывания в России видела один раз. Хочется надеяться, что очереди на органы в стране нет. Если, конечно, нужное на пересадку количество тысяч собрать по всем сусекам. Вот демографический кризис в действии: молодые симпатичные девушки с немолодыми несимпатичными «папиками» в дорогих ресторанах, красивые невесты с некрасивыми женихами (все пары, которые мы видели, кроме одной), на редкость непривлекательные типы, обнимающие изящных прелестных женщин, и т. д. Курящие люди везде, причём я бы сказала: гордо курящие, бросающие полупрезрительно: «Ну, вы там, в Америке, все здоровый образ жизни ведёте». Типа, вот козлы-то, здоровый образ жизни ведут. Вот проводник в спальном вагоне, жалующийся, что от него требуют улыбаться пассажирам: «А чего я им буду улыбаться за десять тысяч зарплаты?» Непристёгнутые, прыгающие по быстро едущей машине дети. Водители, наглотавшиеся озверина. Меня два раза чуть не задавили, при этом по сторонам я смотрела и куда попало не лезла – предупредили, и не раз. Патологически неизвиняющиеся люди в метро; толкнут вас и пойдут дальше. Вечером везде пьяные с бутылками пива в руках. Во всех магазинах охранники, разгуливающие с мрачным видом по рядам. Все эти истории про «возраст сохранения»; мужчинам и женщинам после 60—65 вежливо говорят: «Что там лечить, в вашем возрасте катаракта – дело такое… А высокое давление, так куда ж без него, в семьдесят пять-то?» Девяностолетних вообще лечить смешно. И инвалида без ног можно занести в мамину квартиру на пятом этаже, в доме без лифта и там оставить.