— Ты так в этом уверена? — спросил я совершенно серьезно, чем ужасно ее расстроил.

— Опять за старое? Никак не хочешь ты взрослеть, Ви, прямо-таки и не знаю, что с тобой делать, — сокрушалась мать, расхаживая по мастерской и небрежно перебирая валяющиеся повсюду эскизы. — У всех моих сестер дети как дети, и только ты у меня… — она запнулась, подыскивая слово, — отщепенец.

— В семье не без урода, — грубо бросил я.

— Снова паясничаешь? Ну-ну.

Мать изводила меня своими стенаниями долгих полчаса, сетуя (как впрочем, всегда) на то, что в их благопристойном семействе Мартыщинов отродясь не рождалось таких бестолковых, не полезных обществу личностей как ее сын. От переизбытка чувств она чуть было не договорилась до того, что я, мол, вообще ошибка природы и, видимо осознав, что перегнула палку, ретировалась.

Всю свою жизнь, я пытался стать любящим сыном. В общем-то, моих родителей было за что любить. Все детство я жил ни в чем не нуждаясь, учился в платной, жутко нудной гимназии (учился, правда, плохо), часто разъезжал по летним лагерям и получал на праздники дорогие, совершенно бесполезные подарки. Отец с матерью в единственном, драгоценном Витюше души не чаяли. Пока не поняли, что увлечение рисованием, которое они наивно принимали за детскую забаву (целых пятнадцать лет), это никакое не временное помешательство, а страсть всей моей жизни, сам можно сказать, воздух, без которого я и существовать-то не мог. Вот тут-то их и постигло разочарование, не дающее покоя и по сей день. Осознание, что они потерпели фиаско в воспитании сына, угнетает моих несчастных родителей, а они в свою очередь угнетают меня.

Как только я закрыл за матерью дверь, тотчас кинулся одеваться. Мне хотелось идти, бежать, ехать куда угодно и сколько угодно, лишь бы найти пропавшую Мари. Я тогда еще не понимал, как именно буду ее разыскивать, но отчаянно нуждался в любых действиях, которые могли бы привести меня к ней. Я бродил по набережной, утюжил улицы, заглядывая во все открытые дворы, облазил Марсово поле вдоль и поперек, но все оказалось тщетно. Тогда я спустился в метро, где катался по всем веткам подряд, с одной лишь только целью — случайно встретить ее. Наверное, я шлялся бы по Питеру и под ним весь остаток дня, не позвони мне проспавшийся, наконец, Кира.

— Слушай, Ви, я у тебя, случайно, вчера свой кошель не оставлял? — прохрипел он в трубку.

— Оставлял.

— Будь другом — привези, а, — проныл Кира. — В доме ни копейки не осталось, даже пива не на что купить.

— Хорошо, сейчас приеду, — вздохнул я и покатился в молодую, еще не вполне обжитую Северную долину.

Кира оказался самым ушлым и предприимчивым из нас троих, наверное, потому что был приезжим. Ни отец, ни мать его тыл в чужом и беспристрастном городе не прикрывали, и Кирилл крутился как юла — азартно и без остановок. Постоянно разживался госзаказами и полезными друзьями, довольно быстро заработав на маленькую студию в стройке.

Выйдя из метро, я поразился скорости, с которой обустраивался новый район. В голове мелькнула мысль, что Кира выбрал место для проживания соответственно своему жизненному кредо: «больше, лучше, быстрее!» Торговля здесь, правда, была еще не налажена, но возле остановок уже понатыкали временных лавок, где я купил полторашку пива и потащился с этим лекарством к страдающему другу.

— О-о-о, — простонал Кирилл, открывая мне дверь, — ты ангел, ангел, спустившийся в мою грешную обитель.

— Скорее уж поднявшийся (Кира жил на пятнадцатом этаже).

— Неважно, — побулькал он, выпивая залпом четверть бутылки. — Жрать хочется, давай пиццу закажем.

Мы заказали пиццу, обсудили будущую работу, выпили пиво и я опоздал на метро. Пришлось остаться у друга.

Обычно я с легкостью ночевал где угодно и у кого угодно, но сегодня мне отчего-то было тревожно. Мне все казалось, что вот сейчас у моих дверей, может быть, стоит озябшая, снова заплутавшая Мари, а я тут, на надувном матраце, в потолок пялюсь.

Эта моя нездоровая одержимость, в сущности, совсем незнакомой девушкой, была поистине странной, не свойственной мне вовсе. Прежде для меня любовь к женщине была неотличима от любви к природе или искусству. Любуясь девичьей красотой, я лишь восторгался деянием Создателя, пел в своей любви хвалебную песнь ему. Я вообще всех людей рассматривал, как природные явления, ничем не отличающиеся от лесов, полей, болот, заснеженных горных вершин. Не жажда обладания двигала мною, когда я знакомился с той или иной женщиной, а лишь интерес. Занимало меня, из каких таких составляющих складываются те или иные личности. И не сами даже личности, а вот эти их компоненты и интересовали меня больше всего.

И вот теперь во мне чувствовалось некое внутреннее движение. Что-то неясное сгущалось, преобразовывалось и тут же снова развеивалось. Не мог я осмыслить, как ни старался, отчего эта необыкновенная и, возможно, даже не вполне реальная девчушка, так скоро завладела всеми моими мыслями и чувствами. Она словно бы поставила на мне свою печать, оставила в моем сердце незримый символ, означающий, что я должен теперь находиться во власти каких-то сладострастно-удушливых томлений. И я послушно томился, растворялся и стекал в некую потустороннюю область бытия.

Вернувшись наутро домой, я, конечно, не обнаружил там Марии. Вместе с ней оставили меня и завсегдатаи, образы других милых сердцу нимф. Я настолько привык к их присутствию в моей жизни, что теперь чувствовал себя покинутым и нестерпимо одиноким.

Несколько дней я прослонялся по городу как сомнамбула, не помня ни маршрутов своих, ни пунктов, где делал краткие остановки, ни попутчиков, а ведь они были. Но не те химерические существа, которых я старательно призывал, а вполне осязаемые, плотские и, в сущности, ужасно скучные люди. Помню только, что это всегда были случайные персонажи, возникающие словно бы из ниоткуда — синяки с Владимирской, помятая, надоедливая проститутка и еще невесть кто, случайно подобранный мною.

Спустя трое суток я начал искать встречи с друзьями, но они, как назло, были чертовски заняты. Даже обрадовавшаяся звонку Галя, посетовала на инвентаризацию в магазине, из-за которой ей предстояло безвылазно торчать на работе еще неделю.

Приходилось ждать, когда Кира разберется со своими делами и призовет-таки меня к облагораживающему труду. Он всегда был моим якорем, каждый раз, когда я отлетал от земной тверди выше положенного, он возникал с очередным нудным, но прибыльным заказом. Как в тот самый момент, когда в мою привычную, вполне себе реальную жизнь, стала просачиваться какая-то другая, волнительная и необыкновенная Вселенная.

Кира возник на горизонте моих надежд, когда я уже был на гране распада. Увлек в свою мастерскую и погрузил в пучины тупой, почти бездумной, работы. Она уберегла меня от знакомств с еще какими-нибудь сомнительными личностями, бесцельно ошивающимися в нашем многолюдном городе.

Неделя полумеханического труда и благотворное влияние активиста Киры вернули меня к жизни. Душевное же недомогание разрешилось, когда муж мадам Бовари вернулся из командировки, и к нам присоединился утомленный Сеня. Мы с Кирой над ним подшучивали, он же безропотно смирялся с ролью шута, носил нам коньяк, и мы вечерами сидели в Кириной мастерской, совсем как раньше, когда еще студентами гужбанили в институтских скульптурных подвалах.