Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я был очарован ее руками, длинными, тонкими, но при этом сильными и уверенными, с возрастом покрывшимися трещинами и царапинами от тяжкого труда. Руками, что ласкали меня, укачивали, омывали. Мне хотелось зарисовать их, уловив каждое положение, каждый жест, движения пальцев, сокращения нервов и сухожилий, но я так ни разу и не преуспел: едва заметив мои попытки, она, улыбнувшись, прятала руки в складках гамурры и, назло мне, не вынимала до тех пор, пока сангина и уголь не оказывались на безопасном расстоянии. Не позволяла она и исполнить ее портрет с натуры. Пришлось мне постараться и запечатлеть это лицо в памяти: нежный абрис ясных глаз, милую улыбку, такую мягкую и неопределенную, что никогда не поймешь, радость была ей причиной или тонкая ирония, а может, отголосок давних страданий и тайного знания, неведомого простым смертным, или, может, все сразу, спутанное и смешавшееся. После, оставшись один в комнате, я пытался воссоздать то, что запомнил, в рисунках, которые, однако, не могли передать всех тех чувств и ощущений, что я испытывал рядом с ней.
Единственное, что портило те дни, что я не мог называть ее мамой или даже матерью. С тех пор, как меня увезли во Флоренцию, слово это стало для меня запретным. Я должен был обращаться к ней только по имени, поскольку окружающие считали Катерину не более чем моей кормилицей.
Вот почему я принялся расспрашивать ее о прошлом. Сама она говорила о нем редко, как будто малейшее воспоминание снова причинило бы ей боль. В моей семье эту историю тоже не желали пересказывать: возможно, она попросту никого особенно не интересовала. До некоторого момента я знал о Катерине лишь то, что она – моя мать, хотя произнести вслух не мог и этого. Столь очевидный отказ поделиться знанием, определявшим также и смутность моего собственного происхождения, омрачало мне детство и юность, подпитывая самые нелепые слухи о ней и о моем рождении, которые я весьма болезненно воспринимал и ребенком, и уже подростком, и в Винчи, и во Флоренции, – что она была рабыней, шлюхой, замужней женщиной, соблазнившей молодого нотариуса, а заодно, вероятно, и старика Антонио; что я – ублюдок, сын рабыни, а кое для кого и вовсе порождение греха, возможно, кровосмешения, нечестивый сын самого дьявола.
Но кем же была Катерина на самом деле? Откуда явилась? Через какие страдания и мучения ей пришлось пройти, какой невероятный путь проделать, чтобы жизнь ее пересеклась с жизнью одного юного провинциала, породив меня, а затем пустила корни на землях Кампо-Дзеппи? Впрочем, ей тоже непросто было об этом говорить. И не только потому, что ужасные события, пережитые ею, вообще тяжело вспоминать, но и потому, что со временем многие из них стали слишком отдаленными, размылись, а то и вовсе стерлись из памяти, а кое-что она попыталась забыть сама, чтобы двигаться дальше, чтобы выжить.
О своей жизни она говорила так странно, так необычно, что рассказ этот казался мне, особенно поначалу, чем-то вроде мифа, древней сказки. Совершенно незнакомая с нашей культурой, нашей историей и географией, она пыталась описать места, где родилась, выдумывая самые невероятные иносказания: земля на краю света, нетронутое царство природы, долины, поросшие непроходимыми девственными лесами, плато, из конца в конец продуваемые ледяными ветрами, высочайшая гора мира, покрытая вечными снегами, настолько высокая, что ее тень простирается на сотни миль, а ледяная вершина, уходящая за облака, продолжает сиять отраженным светом солнца, подобно комете, даже когда все вокруг окутано ночной тьмой.
Тамошний народ, дикий, древний, возможно, древнейший на земле, восходящий еще к эпохе гигантов и Всемирного потопа, один из тех, о ком даже нет упоминаний в летописях, поскольку они гораздо старше любой письменности; народ молчаливых, гордых и свирепых воинов, где даже женщины носят доспехи, скачут быстрее ветра и сражаются в кровавых битвах. Она была одной из них: княжна, дочь вождя по имени Яков, убитого тогда же, когда схватили ее саму. Все, что у нее осталось от отца, – потертое серебряное колечко на безымянном пальце левой руки, под обручальным кольцом. Она получила его в подарок шестилетней девчонкой, это самое раннее воспоминание в ее жизни. Отца в своих детских мечтах она обожала, хотя по-настоящему так и не узнала – великий воин, он всегда был где-то далеко, сражаясь и убивая. На колечке греческими буквами написано ее имя. Греческого я не знаю, но более-менее могу разобрать: Aikaterine.
После пленения ее увезли в город под названием Тана, а оттуда, долгим морским путем, – в самое великолепное место, какое она когда-либо видела, настолько красивое, что невозможно поверить в само его существование, а может, это и был только сон, – в Константинополь, город золотых куполов, высящийся над местом, где море сужается, а берега почти сходятся друг с другом, но так никогда и не соприкасаются. С тех пор как она потеряла свободу, у Катерины сменилось несколько хозяев, передававших ее из рук в руки, словно вещь. И пусть приходится признать, что за время этого рабства что-то или кто-то, возможно, святая Екатерина, или Всемогущий Господь, или пророк Илия, хранили ее от всякого зла и избавляли почти от всех несчастий, обыкновенно случающихся с рабами, сам факт лишения свободы на протяжении многих лет причинял той, что родилась свободной как ветер, чудовищные, невыносимые страдания.
Всех хозяев она помнит прекрасно, сохранив в своей невероятной памяти их имена. О первом, впрочем, воспоминания у нее очень смутные, поскольку она и видела-то его лишь пару часов в одном из домов Таны: любопытный венецианец, искатель приключений, велевший какой-то странной женщине ее порасспросить. Дальнейшего она толком не знает, поскольку пришла в себя уже на корабле, которых тогда еще не видела и не понимала, что это такое и зачем нужно, так же как не видела бескрайней водной глади – моря. Корабля она поначалу боялась, считая деревянным чудовищем, поглотившим ее в свое чрево, зато новый хозяин был к ней добр, а путешествие оказалось необычайным и незабываемым. В Константинополе этот лигурийский пират, рыжий гигант по имени Термо, отвел ее к себе домой, к жене и дочерям, старшую из которых тоже звали Катериной, но после перепродал венецианскому купцу Якомо Бадоеру. На его складе Катерина повстречала русскую рабыню Марию, ставшую ей близкой подругой и названной сестрой. Затем, уже в Венеции, она была отдана новому хозяину, мессеру Донато, и
