графиках, внятно описать его движения словами. В окрестностях городка, где я родился, коршун не слишком крупная хищная птица. Меня всегда поражала манера его полета, попытки наилучшим образом и с наименьшими усилиями воспользоваться силами природы: ветром, восходящими потоками воздуха. Едва взмахивая крыльями, коршун поднимается на очень большую высоту, потом ловит ветер и одиноко застывает в небе безмолвным темным пятнышком, очерченным лучами полуденного солнца – вот оно, словно подвешенное на веревке или совершенно лишенное веса, медленно выписывает широкие круги, чтобы затем внезапно камнем рухнуть вниз, стремительно и смертоносно. Именно в этот момент первостепенное значение имеет хвост, отличительная черта коршуна: великолепный широкий хвост, выполняющий роль кормила, он меняет направление полета, в последний момент выводя птицу из пике.

Коршун многому меня научил, подсказав, как осуществить мою величайшую мечту: летать подобно птицам, подняться в небо на искусственных крыльях, зависнуть в воздухе и медленно парить, чередуя обдуманные движения с инстинктивными, плыть по воздуху, как по воде. Но хвост все не идет у меня из головы, бьется, совсем как в том, первом моем детском воспоминании: то плашмя, будто веером, то вверх-вниз, самыми кончиками перьев, то изгибается влево, а следом немедленно вправо; и каждому движению, словно в танце, соответствует разный тип полета, подъемы, спуски, внезапные замирания, повороты, вращения…

Самое странное, что именно тогда, когда я глубже всего погрузился в наблюдения за коршунами на холмах вокруг Флоренции или неподалеку от Винчи, перед моими глазами наиболее живо всплыло и то детское воспоминание. Год принес с собой целый вихрь событий, задач для ума и творчества. Взгляните, стоит только перевернуть лист, испещренный записями об устойчивости полета, как рядом с какими-то списками покупок в период с 29 июня по 4 августа 1504 года, среди расчетов, сколько денег потрачено на повседневные расходы и на пошив дублета, берета и пары чулок, обнаружится заметка о смерти одного человека, случившейся в те же дни: «В среду, в час седьмой 9 дня июля 1504 года скончался сер Пьеро да Винчи. В среду, в час седьмой». А через краткий промежуток я как ни в чем не бывало возобновил расчеты: «В пятницу, 9 августа 1504 года взял из сундука 10 дукатов». Заметку о той смерти я повторил и немного расширил уже на другом листе: «В день 9 июля 1504 года, в среду, в час седьмой, скончался сер Пьеро да Винчи, нотариус в Палаццо-дель-подеста. Мой отец, в час седьмой. В возрасте 80 лет. Оставил 10 сыновей и 2 дочерей».

Да, он был моим отцом. Я добавил эти слова лишь в самом конце, после невозмутимого указания времени, имени и профессии: «нотариус в Палаццо-дель-подеста». Ведь это правда, он был не только нотариусом, но и моим отцом. И оставил после себя десятерых сыновей и двух дочерей, рожденных от двух из четырех его жен. Я, разумеется, в это число не вхожу.

Меня он так и не узаконил. Я навсегда остался ублюдком, рожденным от него Катериной. После смерти деда он забрал меня к себе во Флоренцию и вырастил, поскольку того требовал закон. Отдал в мастерскую Андреа дель Верроккьо, своего клиента и друга, так что мне не приходилось более жить в его доме, становясь поводом для постыдных скандалов, особенно когда я оказался замешан в том деле о содомии. Не знаю, любил ли он меня когда-нибудь по-настоящему. Мы не виделись и не говорили друг с другом до самого моего отъезда из Флоренции, а теперь уже и не увидимся. Однако должен признаться, что он всегда старался мне помочь, зачастую помимо моего желания или даже ведома. Как нотариус он имел дело в основном со священниками и монастырями, а также с Синьорией. Я получил в этом городе не так уж много заказов, но практически все благодаря ему: «Благовещение» для монастыря Монтеоливето, «Видение святого Бернарда» для капеллы приоров в Палаццо, «Поклонение волхвов» для монастыря Сан-Донато в Скопето, «Святой Иероним» для иезуатского монастыря Сан-Джусто, «Святая Анна» для сервитов из Аннунциаты. Я же отплатил ему наихудшим образом, закончив только «Благовещение», а остальные доски бросил незавершенными или, взяв деньги, даже не начинал. Здесь, во Флоренции, это грех похуже содомии.

Говорят, будто сны, подобно пророчествам, способны прорывать завесу времени, что позволяет нам заглянуть в будущее. Мое детское воспоминание в самом деле оказалось пророческим, но нацелено оно было в темное прошлое. Мне нравятся сны, и, помню, дедушке Антонио они тоже нравились, когда я был мальчишкой, он любил пересказывать свои ночные видения, а заодно и казавшиеся ничуть не более реальными необычайные приключения за морем, иллюстрируя их при помощи развернутого пергамента с картой мира.

Случается, решение какой-нибудь сложной механической или технологической проблемы, над которой я с вечера тщетно ломал голову, кажется мне посреди ночи блестящим и совершенно очевидным, поскольку глаз во сне видит все с куда большей достоверностью, нежели воображение в часы бодрствования. Сюжет, как правило, неизменен: грандиозные, завораживающие природные явления, бури, огненные дожди, ослепительное сияние… Я словно бы парю в небесах, глядя вниз, на землю, перемещаясь из одной точки в другую без единого движения; я падаю с высочайших вершин, уношусь по течению бурной реки, не причиняющей мне, впрочем, никакого вреда, напротив, это слияние обнаженного тела со стихиями природы, воздуха и воды, швыряющими и вращающими меня как им заблагорассудится, скорее вызывает приятное возбуждение; я говорю с животными и понимаю их, я знаю все человеческие языки, какие есть на свете, хотя никогда их не изучал; наконец, самый странный сон, в котором я еще никому не посмел признаться: я снова в материнском доме на Кампо-Дзеппи, не помню только, мальчишкой или уже взрослым, а моя мать и сестры, обнаженные, зовут меня к себе, в огромную кровать, и я плотски соединяюсь с ними, теряясь в блаженстве объятий наших смешанных, переплетенных тел. А проснувшись, обнаруживаю, что перепачкан собственным семенем.

Но что же означает этот коршун, возникший в небе моей судьбы? В одной старой книге, принадлежавшей еще моему дедушке и озаглавленной «Сонник Даниила», я обнаружил такую фразу: «Видеть летящую над головой птицу – к утрате». И уже в другом месте: «Видеть коршуна – к смерти родственника». Все предельно ясно. Коршун – пророчество не великого будущего, а утраты, смерти – смерти отца или матери. Это не знак удачи, а аллегория зависти, не зря говорят, будто коршун, заметив, что потомство в его гнезде растет слишком быстро, склевывает им мясо с ребер, а самих держит впроголодь. Быть может, в глубине