— В мое личное или…

— Ох, Жиров, смотри, без намеков. Предупреждаю заранее!

— Тэ-экс, слушаюсь, рядовой Мельникова. Больше намеков не будет, одна только голая правда! — И он в который раз весело и добродушно рассмеялся.

На этом они попрощались.

Татьяна отправилась в цех, чувствуя, как в душе будто раскрепощается какая-то пружина. Слишком долго она была подавлена и поглощена разными бедами, наступил предел, и так захотелось освободиться от гнета, захотелось перемен в жизни, нового, настоящего, такого, чтобы можно было с чистой совестью смотреть людям в глаза, никого не бояться, не думать о себе как о самой несчастной и невезучей, захотелось независимости, свободы и ясности! А ведь совсем недавно и в голову такое не приходило, то есть не то чтобы не приходило, но просто не верилось, что можно что-то изменить, поправить, поломать. Смерть Натальи так потрясла Татьяну, вошла в душу такой занозой, что собственная жизнь после этого не могла не измениться. Обязана была измениться! Татьяна вспоминала последний разговор с Натальей, перебирала все оттенки его, все слова и ясно видела, как глупы, нелепы и слепы были ее советы, как груба, наверное, была ее самоуверенность, оправдание лжи обстоятельствами жизни, оправдание пошлости, лицемерия, в которые погружается семейная жизнь, если в основе ее — не правда, а желание во что бы то ни стало сохранить мир, покой, душевное равновесие. Потому что на самом деле никакого равновесия нет и быть не может, наоборот — всегда трепещешь чего-то, боишься потерять, упустить, а тебя в это время грубо обманывают, унижают как женщину, плюют в душу, где-то ночуют, куда-то уезжают — и для всего находится своя причина, свое объяснение. А причина и объяснение одно — обман.

«Ведь Анатолий обманывает тебя, а ты ждешь его. Почему? Почему вы все обманываете друг друга?» — вот что говорила бедная девочка в тот день, и она была права, а Татьяна… что говорила она в оправдание, чем защищалась, что отстаивала?

«Станешь взрослой женщиной — сама все поймешь», — вот что она отвечала, как будто быть взрослым и быть честным, умным, справедливым — одно и то же, как будто синонимы. Какая глупость, какое заблуждение!

«Анатолий обманывает тебя, а ты все ждешь его, ждешь… Это, что ли, любовь? Обманывать и надувать друг друга — вот, значит, что такое любовь?!»

Какие слова говорила Наталья, сколько в них правды, и боли за нее, Таню, и искренности, и все это  т о г д а  прошло мимо души Татьяны, потому что Наталья в ее глазах была ребенок, несмышленое существо, и Наталье нужно было погибнуть, умереть, чтобы слова ее наконец пронзили сердце Татьяны. Они пронзили ее единственно потому, что были — правдой, и Татьяне так остро, так нестерпимо захотелось правды и в своей жизни, только правды, и одной только правды!

И вот тогда, идя за гробом Натальи, Татьяна поклялась перед памятью девочки: с Анатолием — покончено. Смерть Натальи высветила истину: нельзя жить во  л ж и, если хочешь быть человеком. Отринь ложь, сбрось обман, освободись от пут — и ты свободен, человек. В память о Наталье Татьяна должна была сделать что-то решительное, важное, а иначе и жизнь, и смерть Натальи — пустой звук, а ведь на самом деле этот звук был хоть и коротким, но столь мощным и полнокровным. И самое главное — в нем была правда, а много ли ее, правды, в сотнях, даже тысячах других жизней? Конечно, тогда, во время похорон, все это понималось и думалось гораздо сумбурней, не так ясно и последовательно, но одно она поняла четко — так дальше жить нельзя, нужно ломать себя, свои привычки, свои представления о том, что истинно и что ложно. А значит — в первую очередь нужно расстаться с Анатолием. Ну, что такое есть совместная жизнь с ним? Только унижение и обман — больше ничего. И она решилась подать на развод. Пошла в суд и написала заявление. В один день решила, в один день и сделала.

И как ей сразу легко стало, даже не думала, что такое может быть! Развод в сознании связывался с чем-то тяжелым, с горем, а тут — освобождение, окрыленность, просто невероятно! И когда окрыленность? После смерти Натальи… Тоже невероятно! Больше того, сделав один решительный шаг, уже ничего не боясь и не страшась (даже за Андрюшку не боялась, никаких скандалов не боялась, потому что  ч у в с т в о в а л а: никто ее одолеть не сможет, никто не собьет с верного пути), Татьяна решилась и на второй шаг: уйти с фабрики, чтобы работать с подростками в инспекции по делам несовершеннолетних. О, она хорошо представляла, каким странным покажется для многих ее решение, знала, как будет кривить губы, к примеру, Анатолий: «К мильтонам? Шестерить? Всякого ожидал от бабы, но такой дури…» Но она-то знала, ч у в с т в о в а л а, что ткацкая фабрика — это у нее случайно, а там, с подростками, с изломанными их судьбами, с исковерканными душами, — там ее призвание, как бы выспренно и высоко ни звучало это слово, потому что она сама прошла через сиротство и обездоленность, через душевное и духовное одиночество, и знает, что это такое, и знает, что такое вовремя сказанное слово поддержки, вовремя поданная рука товарища и брата…

Она теперь все знала о своей жизни. Теперь бы только жить да жить…

Днем Анатолий зашел в кафе, посидел один, и что-то ему сделалось совсем худо. Вышел на улицу. Две ночи, как вернулся из командировки, он провел у очередной знакомой — Лизы (идти к ней больше не хотелось), утром вот сегодня вернулся домой — специально пораньше, будто и в самом деле только что из командировки, в запасе еще три дня отгула — веселись, пей, люби женщин, живи на полную катушку, но отчего-то так муторно на душе… Оглянулся. «Завод подъемно-транспортного оборудования». Та-ак, завод подъемно-транспортного оборудования… Рядом и проходная. В проходной дорогу Анатолию преградил усатый, воинственного вида вахтер.

— По внутреннему позвонить можно? — спросил Анатолий. — Данилову Феликсу Ивановичу?

— Гм, можно, — после некоторого размышления, внимательно оглядев Анатолия с головы до ног, важно разрешил вахтер.

— Какой у него номер?

Вахтер вновь окинул — теперь уже подозрительным взглядом — фигуру Анатолия, но номер телефона сказал. Анатолий тут же позвонил.

— Феликс? Привет! Это я, Анатолий. Да Мельников, какой еще!..

— А, Анатолий! Здравствуй еще раз, — без особого энтузиазма проговорил Феликс.

— Слушай, старик, ты можешь выйти на минутку? Я тут, у тебя на проходной…

— А что случилось?

— Да выйди, тебе говорят. Лень, что ли?

— Ладно, сейчас.

Анатолий явно нервничал, поджидая Феликса, и вахтер на всякий случай вел