они танцуют, вцепившись друг в друга, все быстрее, пока светильники не гаснут от поднятого ими ветерка. Остается только один, который стоит выше других, и теперь свет освещает только верхушки их голов, так что кажется, будто они танцуют в какой-то темной бездне.

20

Что видит Ента из-под свода Львовского собора 17 июля 1759 года

Билет стоил не так уж дорого, всего лишь какой-то шостак[159], поэтому ничто не мешало зевакам валом валить в Львовский собор. Однако хоть он и огромен, всех любопытствующих вместить не мог. Потому что туда охотно зашли бы все те, кто продолжал стоять лагерем на Галицком предместье, особенно толпы шабтайвинников и еврейской бедноты, но также и местные львовские: мелкие купцы, торговки, молодежь. У многих, однако, не оказалось и этого шостака, а раздобудь они его каким-нибудь чудом, предпочли бы потратить на хлеб.

Порядок вокруг собора охраняет стража из львовского гарнизона. Благодаря предусмотрительному распоряжению Генерального администратора Львовского архиепископства по поводу билетов остались свободные места; их сейчас занимают львовяне и те, кто специально приехал из других мест: рогатинский староста Лабенцкий и его жена Пелагия, рядом с ними сидит ксендз-декан Бенедикт Хмелёвский, а дальше каштелян каменецкий Коссаковский с женой Катажиной. И прочие власть имущие со всей округи.

Собралось также много евреев – необычная картина для католического собора – и молодежь разного происхождения, которую привело сюда чисто юношеское любопытство.

Впереди, в первых рядах, сидят иерархи Католической церкви, а также теологи разных орденов. Дальше, позади них, – обычное духовенство. По центру, на скамейках, поставленных в два ряда, полукругом с правой стороны, – контрталмудисты, небольшая группа, десяток человек, потому что остальные не смогли приехать из Иванья ввиду, как они сами объясняют, нехватки телег. Иегуда Крыса и Соломон Шор – в первом ряду. Умное, рассеченное надвое шрамом лицо Крысы привлекает внимание окружающих. Шломо, высокий, стройный, в дорогом пальто, вызывает почтение. Напротив – талмудисты, похожие друг на друга как две капли воды: бородатые, черные, в своих объемистых одеждах и – что замечает Ашер, стоящий у входа, – на поколение старше правоверных. Они уже назначили трех человек для ведения диспута: Нутку, раввина из Богородчан, львовского раввина Рапапорта и Давида, раввина из Станиславова. Ашер поднимается на цыпочки и ищет глазами Якова Франка, ему бы хотелось наконец увидеть этого человека, но не обнаруживает никого похожего.

В центре, на возвышении, – сам Генеральный администратор Львовского архиепископства ксендз Микульский, нервный и потный, в великолепном фиолетовом облачении, и коронные сановники, в числе которых ординат Замойский, графы Велёпольский, Лянцкоронский и Остророг, все в парадных сборчатых контушах, подпоясанных турецкими поясами; откинутые назад рукава с разрезами открывают взору столь же яркие шелковые кафтаны.

Ента глядит на них из-под свода, видит море голов, головок, шляп, шапок и тюрбанов, ей это напоминает россыпь грибов – предпочитающих расти группами, похожих друг на друга опят, лисичек с причудливыми шляпками и одиноких боровиков, крепко цепляющихся за землю мощными ножками. Потом Ента делает быстрое движение, и ее взгляд опускается вниз, к распятому на кресте полуобнаженному Христу, она смотрит теперь сквозь глаза на этом деревянном лице.

Ента видит мужчин, изо всех сил старающихся сохранять серьезность и спокойствие, хотя ясно, что они не спокойны. Разве что один, тот, что сидит посередине, самый живописный, этот думает о какой-то женщине, оставшейся в постели, а точнее, о ее теле, а еще точнее, одном месте ее тела, ароматном и влажном. И мысли тех двоих, что уселись рядом, тоже далеки от собора. Один размышляет об ульях: пчелы только что роились, рой сел на липу, удастся ли его снять? Второй мысленно просматривает какие-то счета, путается в столбиках и раз за разом возвращается к началу. На головах у них – сарматские шапки, скрепленные булавкой с огромным драгоценным камнем, с павлиньим пером, одежда попугайских, веселых цветов, наверное, поэтому все трое морщат лбы, грозно сводят брови, чтобы уравновесить буйство красок суровостью лица. Это – достойнейшие.

Дискутанты, те, что слева, – рыжики, их шапки напоминают шляпки этих грибов. Рыжики и рады бы отсюда убраться. Их привела сюда угроза тюрьмы или штрафа. Дело их проиграно заранее, аргументы не будут поняты или выслушаны до конца. Те, что справа, – опята, они держатся вместе, одежда серо-бурая и бедная, они стоят, плотно прижавшись друг к другу, маленькая толпа волнуется, то и дело кто-нибудь выходит, а потом протискивается обратно с бумагами в руках; от них веет ожесточением и злостью, но они ожидают триумфа. Енте они не нравятся, хотя она узнает среди них своих родных, что, однако, сейчас не имеет особого значения. Потому что, задумайся Ента о проблеме родства, обнаружила бы, что, в сущности, и здесь, и там, за пределами собора, по всему городу и в маленьких деревеньках, выросших вокруг него, – повсюду есть ее родственники.

После произнесения приветствий и зачитывания длинного списка титулов слово берет хозяин этого диспута – ксендз Микульский. Он говорит немного нервно, но помогает себе цитатой из Евангелия, которая подобна якорю в море слов, и, опираясь на Священное Писание, начинает говорить уверенно и не заикаясь, даже красноречиво. Генеральный администратор представляет контрталмудистов заблудшими овечками, которые после долгих мытарств обрели своего пастуха, готового о них позаботиться.

Затем в центр выходит Антоний Моливда-Коссаковский, шляхтич, так его представляет секретарь, представитель контрталмудистов. Мужчина с водянистыми глазами, хорошо сложенный, с небольшим животиком и небольшой лысиной, может, и не производит особого впечатления, но, начав говорить, привлекает к себе всеобщее внимание: в соборе становится тихо, как в могиле. Голос у него громкий и звучный, теплый, и он владеет им столь мастерски, что покоряет людские сердца. Моливда говорит красиво, хоть и достаточно мудрено, зато с большой убежденностью, а люди больше доверяют мелодии слов, нежели их содержанию. Он сразу обращается ко всем евреям, которых призывает креститься. После каждой фразы делает паузу, чтобы слова дольше висели под сводами собора. И в самом деле, каждая фраза витает в огромном пространстве, словно тополиный пух.

– Не из мести, злости и побуждаемые желанием отплатить злом за зло мы стоим здесь перед вами и не по этим причинам молили Бога, Творца разумных душ, созвать вас сюда. Не потому мы стоим здесь, что призываем божественный, справедливый суд, но ради того, чтобы он смягчил ожесточенные сердца ваши и привел к признанию божественного закона…

Такова вся речь Моливды – патетическая и возвышенная. Толпа тронута, Ента видит многократно повторенный жест – рука с