Осмунд Масон объяснил сыну великий замысел зодчих:

– Собор поднимется до самых облаков.

Величественное сооружение привлекало внимание всех жителей Сарума, а многочисленные путники благоговейно замечали его издалека.

Однако теплым сентябрьским утром 1289 года люди на Фишертонском мосту смотрели не вверх, а вниз, на речной берег. Старый Питер Шокли, кряхтя, выбрался из возка и подошел к лежащему у реки человеку.

– Живой? – спросил Жоселен де Годфруа, печально глядя из седла.

– Еле дышит, – мрачно кивнул Шокли.

Порыв ветра сдул дорожную пыль с лохмотьев несчастного путника.

Длинные плети водорослей покачивались в воде под узкими изящными арками моста. На противоположном берегу епископские мельницы перемалывали зерно в муку; ниже по течению реку разделяла узкая отмель – брод для паломников победнее, ведь за пере ход по мосту надо было платить дань, хоть и скромную. Течение здесь убыстрялось, и городские ребятишки часто собирались на мосту посмотреть, как бедолаги пытаются перебраться вплавь, теряя нехитрые пожитки. Брод облюбовали утки и болотные курочки, а за речной излучиной гнездились лебеди. К западу от моста, у дороги в Уилтон, виднелась деревня – два десятка хижин.

Человек, без сознания лежавший на берегу, был одет в черное; в босые ноги глубоко въелась дорожная грязь, из-под низко надвинутого капюшона торчала всклокоченная седая борода, на груди желтела большая прямоугольная нашивка-табула – королевским повелением теперь так метили иудеев. Над головой несчастного с жужжанием вились мухи.

За сорок лет Аарон из Уилтона превратился из преуспевающего ростовщика в нищего, став символом торжества добропорядочных христиан над неверными и язычниками. Богобоязненный король Эдуард I Длинноногий по примеру отца, благочестивого Генриха III, не прекращал преследовать иудеев. Их обложили непомерными налогами, запретили заниматься ростовщичеством и торговлей, постоянно требовали откупаться от тюремного заключения, так что к старости Аарон из Уилтона был полностью разорен. У него не осталось ни родных, ни близких, и за помощью обращаться было некуда. Он, как и горстка его соплеменников в Уилтоне, нищенствовал и просил подаяния на улицах.

В то утро он отправился в Солсбери, но по дороге потерял сознание и без сил упал у моста. Помочь презренному иудею никто не осмелился.

С моста на него смотрели глаза трех поколений. Одряхлевший Жоселен де Годфруа все еще уверенно держался в седле. Старому рыцарю удалось сохранить два имения в долине, предназначенные в наследство его внуку. Жоселен по праву гордился двадцатисемилетним Рожером – тот, как некогда его отец, доблестно сражался на турнирах и являл собой образец истинного рыцаря. Глядя на синюшные кончики своих пальцев, Жоселен понимал, что внуку недолго осталось ждать наследства, но мысль о смерти не пугала старого рыцаря. Имения приносили прекрасный доход, которого не коснулась ни прошлогодняя засуха, ни недавняя болезнь овец. Жоселен даже немного расширил родовую усадьбу, пристроив к особняку крыло и обнеся дом стеной.

Шестидесятилетний Питер Шокли своим видом внушал невольное уважение – в правление Эдуарда I его, степенного горожанина, не раз приглашали на заседания парламента, но всякий раз он отказывался, ссылаясь на занятость. Женитьба на Алисии пошла ему на пользу.

– С Алисией я чувствую себя совсем молодым, – говорил Питер, с любовью глядя на жену, которая, несмотря на седые пряди в волосах, сохранила свежесть и миловидность веснушчатого лица.

Вместе с Питером в возке сидели сын Кристофер и дочь Мэри, оба светловолосые, голубоглазые и розовощекие, в отца.

Все пятеро смотрели на иудея, обуреваемые самыми разными чувствами: Жоселен видел перед собой обходительного молодого человека с галантными манерами, с которым когда-то вел дела, Питер – пожилого ростовщика, на защиту которого готов был встать в парламенте Монфора, юный Рожер де Годфруа – презренного иудея, а Кристофер и Мэри Шокли – нищего старика, который сам был повинен в своих несчастьях, потому что отверг истинную веру.

– Уложите его в повозку, – велел Жоселен. – Отвезем его в Авонсфорд.

Дети в ужасе ахнули. Рожер поморщился, не желая марать руки о бродягу, но беспрекословно подчинился приказу деда. Питер Шокли помог поднять Аарона и уложить в возок. Кристофер и Мэри пересели поближе к краю, чтобы невзначай не коснуться старика.

Рожер все-таки решил обратиться к Жоселену:

– Может быть, не стоит…

Старый Годфруа, пользуясь большим уважением в округе, исполнял обязанности выездного судьи графства и исчитора – чиновника, в ведении которого находилось выморочное имущество и королевские земли; его долгом было во всем поддерживать интересы короля и соблюдать его повеления, в частности оказывать всевозможное давление на иудеев. Однако Жоселен сурово покачал головой:

– Едем в Авонсфорд. Если не придет в себя, то умрет.

Возок покатил по дороге. Никто не заметил, что из лохмотьев Аарона на обочину выпала его личная печать.

Полчаса спустя Джон, сын Уильяма атте Бригге, увидев в пыли печатку, подобрал ее и уложил в кошель на поясе – на всякий случай, вдруг для чего-нибудь пригодится.

Повозка въехала во двор Авонсфордской усадьбы, и Аарона внесли в дом. Мэри Шокли молчала всю дорогу от Солсбери, но как только они с отцом отправились домой, не выдержала и воскликнула:

– Негоже рыцарю с иудеями знаться! И нечего нас заставлять!

– Аарон помог твоему деду построить сукновальню, – напомнил ей Питер.

– Ну и что? Все иудеи – гнусные мздоимцы, а водить с ними дружбу – грех!

Питер равнодушно пожал плечами.

– Я бы его в реке утопила, – заявила Мэри.

Кристофер ухмыльнулся – о горячем нраве сестры знали все в округе. Двадцатилетняя Мэри ростом и силой не уступала брату. Светловолосая, крепкая и ладная девушка внешне походила на своих саксонских предков, а от матери унаследовала две черты: россыпь веснушек на лбу и ясные глаза необычного фиалкового цвета. В детстве Мэри слыла озорницей, часто дралась с соседскими ребятишками, пускалась с ними наперегонки и всегда выходила победительницей. Отец, глядя на красавицу-дочь, с сожалением признавал, что упрямством и настойчивостью она превзошла любого мужчину; даже Алисия давным-давно отказалась от мысли, что Мэри можно заставить одеваться и вести себя, как подобает скромной девушке из хорошей семьи.

– Если и найдется смельчак, который захочет взять Мэри в жены, то ему придется смириться с ее нравом, – вздыхала Алисия.

Рожер де Годфруа не торопился обзаводиться семьей, и однажды Жоселен в шутку посоветовал внуку обратить внимание на дочь торговца, настоящую красавицу, хоть и не благородной крови. Рожер, победитель многочисленных турниров, со смехом заметил:

– Да что ты, она меня с легкостью на обе лопатки положит!

Как бы то ни было, Питер Шокли недолго раздумывал, как разделить между детьми свое имущество: