По мнению большинства немецких генералов, следовало начать операцию «Цитадель» еще в мае, пока советские войска не успели перегруппироваться и восполнить понесенные весной потери. Но Гитлер не желал начинать наступление без новых танков – «тигров», «пантер» и «фердинандов», которые еще не прибыли, и опасался высадки на Сицилии или на Балканах союзников сразу же после их победы в Тунисе. И он пропустил май, затем июнь, не чувствуя всей опасности промедления. Дело в том, что уже в конце апреля русским были известны основные положения готовившейся операции, если судить по тому, что они в то же время мобилизовали местное население на рытье сети траншей и сооружение укреплений вокруг Курска. С мая по июнь на Курской дуге перед немецкими позициями были оборудованы три главных пояса обороны с минными полями, глубокими проволочными заграждениями, противотанковыми препятствиями и фланкирующими сооружениями – 3700 километров оборонительных линий шириной 40 километров. А в тылу и на широком фронте расположились крупные резервы, спешно переброшенные с северо-запада и с юго-востока. Русским даже хватило времени на то, чтобы продолжить новую железнодорожную ветку для переброски на запад боеприпасов и подкреплений…

И только в начале июля 1943 года Гитлер решился отдать приказ о наступлении. Вернувшись 1 июля в Растенбург, он собрал в ставке генералитет, чтобы, как всегда, произнести перед военачальниками пафосную речь. Присутствовавший на совещании генерал танковых войск Отто фон Кнобельсдорф позже написал: «Герман Геринг сидел рядом с фюрером, и казалось, что он слабел каждые четверть часа, пока окончательно не впадал в прострацию. Время от времени он глотал кучу пилюль, и тогда на некоторое время взбадривался». Побывавший 3 июля в Растенбурге фон Рихтгофен записал в своем дневнике: «Фюрер и рейхсмаршал оценивают перспективы войны весьма оптимистично». Оптимизм Гитлера объяснялся фанатизмом и самоуверенностью, а оптимизм рейхсмаршала – покорностью и морфием…

Операция «Цитадель» началась на рассвете 5 июля. После двух дней боев 1000 танков 9-й немецкой армии прорвали первую линию советской обороны и 8 июля вклинились во вторую линию. Но, продвинувшись на 10 километров, на следующий день были остановлены на высотах под Ольховаткой и даже вынуждены были отойти в результате мощной контратаки противника. Наступавшие с юга 1500 танков и самоходных орудий 4-й танковой армии за два дня прорвали две первые полосы обороны, продвинулись на глубину 30 километров, нанеся серьезный урон русским. Но затем вынуждены были замедлить продвижение в результате местных контратак русских. Двенадцатого июля немцы вышли к поселку Прохоровка, находившемуся на третьей линии обороны русских. Там им в лоб ударила 5-я гвардейская танковая армия русских. Развернувшееся под Прохоровкой танковое сражение продлилось тридцать шесть часов.

Южнее и севернее Курска танковые бои сопровождались ожесточенными воздушными сражениями. Вначале советские бомбардировщики совершили массовый налет на немецкие аэродромы под Харьковом и под Орлом, но были перехвачены и рассеяны истребителями объединенных 4-го и 6-го воздушных флотов. Затем люфтваффе совершило 37 000 боевых вылетов, при этом против советских танков действовали пять эскадрилий, составленных из новых штурмовиков «Хеншель-129». Между тем немецким самолетам ФВ-190 и Ме-109 пришлось иметь дело с новыми советскими истребителями Ла-5Ф и Як-3[512], имевшими сходные летно-технические характеристики. В ходе боев советские ВВС, постоянно получая подкрепления, начали брать верх. Штурмовики Ил-2 наносили немецким танкам такой же урон, как и «Хеншели-129» советским бронемашинам. Но главное, русские самолеты нападали на немецкие транспортные колонны, которые подвозили к линии фронта горючее и боеприпасы. Это оказалась правильная тактика, позволявшая неоднократно вынуждать передовые танковые части немцев останавливаться. Немецкие же летчики явно не стремились делать то же самое. Наконец, из-за того, что рейхсмаршал и Гитлер отдавали разные приказы начальнику Генерального штаба люфтваффе Ешоннеку, существенно осложнялось управление действиями немецкой авиации на Курской дуге…

Тринадцатого июля 1943 года на поле под Прохоровкой немцы потеряли пятьдесят танков, а русские более 70 процентов[513]. В результате фон Манштейн решил, что наступление можно продолжить сразу после того, как он получит подкрепление из резервных танковых дивизий. Но в тот же день он получил известия о двух решающих событиях: Западный и Брянский фронты Красной армии начали наступление на орловском направлении (операция «Кутузов»), то есть в тыл 9-й армии. А еще на рассвете 10 июля восемь англо-американских дивизий высадились на Сицилии и, не встречая сопротивления, стали быстро продвигаться вглубь острова[514]. В этой обстановке надо было предпринять новые стратегические инициативы, и фюрер решил прекратить операцию «Цитадель». Начиная с 14 июля немецкие армии стали отходить на исходные позиции. Их преследовали танковые дивизии пяти советских фронтов. В этой битве титанов советские войска потеряли около половины своих танков, 1100 самолетов[515]и вдвое больше солдат, чем немцы. Но они удержали позиции, отбили наступление вермахта и впервые завоевали господство в воздухе. На Восточном фронте немецкая армия пока еще не проиграла полностью, но уже произошел окончательный оперативный перелом в пользу русских…

А Гитлер уже отвернулся от России, желая противостоять угрозе с юга. И решил незамедлительно увидеться с дуче. Два диктатора встретились 19 июля 1943 года в Фельтре около Тревизо. Естественно, фюреру требовалось оправдание неудач на Востоке, и он произнес обвинительную речь. Переводчик Ойген Доллманн вспоминал: «Гитлер сразу же принялся перечислять все военные просчеты и грехи, допущенные итальянскими союзниками. И вместо того чтобы получить от Гитлера помощь, самолеты, зенитки, тяжелую артиллерию, танки и гаубицы, дуче пришлось несколько часов выслушивать заявления о том, что итальянские генералы с самого начала войны постоянно обманывали его, сообщая ему неверные данные о военной мощи Италии и готовности страны к войне. Было упомянуто также неудавшееся вторжение в Грецию, и немецкий ефрейтор впервые без обиняков обвинил итальянского ефрейтора в том, что эта провалившаяся кампания стала причиной всех неудач вермахта в России». Когда Гитлер достиг кульминации своей речи, в комнату, где проходила конференция, ворвался офицер авиации с листком бумаги: он сообщил, что Рим впервые подвергся массированной бомбардировке с воздуха. «Муссолини вскочил на ноги, – пишет Доллманн. – Его друг, уже привыкший к подобным неприятным известиям, остался сидеть. […] Понимая, что следует как-то успокоить Муссолини, фюрер пробормотал что-то о том, что надо верить в победу, и пообещал отправить на Сицилию авиационные эскадрильи самолетов и пехотные дивизии, не вдаваясь при этом в детали».