в темноту и в полное отсутствие смысла.

– Тогда с большой вероятностью вы это и получите, – сказал я, налегая на вёсла. – Хотя я вам не верю. Как можно после смерти быть атеистом? И с чего вы взяли, что умерли?

– Я покончил с собой, – ответил Лейбниц. – Я вспог’ол себе живот. Я не смог бы жить после этого.

– Так вы сейчас в загробном мире? Или вы всё-таки живы?

– У меня нет ответа на ваш вопг’ос, – Лейбниц развёл руками. – Но г’аны мои зажили. Даже шг’ама не осталось.

– Тогда почему вы должны умереть? Почему для вас вообще должно что-то измениться?

Лейбниц хотел что-то сказать, но только часто-часто заморгал глазами. Лодка уткнулась носом в мягкий песок.

– Мы приехали, – сказал я.

– Вы мудг’ый человек, – сказал Лейбниц. – Ваша фамилия, случайно, не Дуг’ак?

– Нет, к сожалению.

Он тяжело встал со скамьи, перебрался через борт и вздохнул.

– Спасибо. И до свидания.

– Всего хорошего, – попрощался я и оттолкнул лодку веслом от берега.

Меня снова окружал туман, густой и влажный, словно селёдочное варенье. Лодка двигалась вперёд. Зачем? Я не знал. Был ли смысл в моей работе? В этом мире? В тумане вокруг? Меня окружало молчание, не готовое предоставить мне ответы на все эти вопросы.

Я вглядывался в блестящую гладь воды, в которой ничего не отражалось, кроме клубящегося тумана, но вместе с рябью это отражение порождало причудливые узоры, которые можно было принять за нечто живое. Или и вправду на меня из-под воды поднималось существо, которое уставилось на меня белёсыми бессмысленными глазами?

– Кто ты? – спросил я.

Рыба подплыла ближе, и я рассмотрел серую блестящую тушу и пасть, покрытую множеством мелких острых зубов. Но неприятнее всего был взгляд. Рыба смотрела на меня презрительно, словно знала обо мне нечто плохое.

– Я – супервизор, – прошипела она.

– Что тебе нужно? – спросил я.

– Душа твоя, – сказал супервизор и поднялся к самой поверхности воды, раскрыв свою пасть.

– Мне она тоже нужна, – сказал я. – Тебе придётся подождать.

– Больше не могу, – сказал супервизор, и резко выпрыгнул на меня из воды.

Я успел отбить его веслом. Удар получился хлёстким, сильным, и рыба разлетелась на мелкие сверкающие обломки.

– Эй, на лодке!

Я вздрогнул. Женский голос. Откуда?

Оглядевшись, я понял, что супервизора больше нет, да и следов от него не осталось – ни в воде, ни на весле.

– Вы меня слышите? – снова крикнули со стороны берега.

Я направился туда, сделав пару мощных гребков. Покачиваясь, берег приближался быстро, словно огромный зверь, плывущий по волнам.

На высоком обрыве стояла коротко стриженая девушка, в которой я с удивлением узнал Тамару. На её лице я разглядел следы недавних царапин, которые, впрочем, заживали прямо на глазах. Она выглядела испуганной и усталой, так что мне захотелось вылезти из лодки и прижать к себе. С другой стороны, я был на службе.

– Что вам угодно, мадемуазель? – спросил я, выпрямившись в лодке в полный рост.

– Здравствуйте, – сказала она, указывая рукой в воду. – Это, кажется, Лета?

– Здравствуйте. Каждый называет эту реку по-своему, – осторожно ответил я, внутренне обрадовавшись тому, что она меня не узнала.

– Но ведь вы можете отвезти меня на ту сторону? – спросила она.

– Могу, – сказал я. – Но я не думаю, что вам это нужно.

– Можно мне сесть к вам в лодку?

– Разумеется, – я помог ей спуститься, схватив за руку, и она легко спрыгнула на дно лодки.

– Что с вами произошло? – спросил я.

– С этим миром что-то не так, – сказала Тамара, усаживаясь на скамью. – Ещё вчера всё было обыкновенным и даже приятным. А сегодня мир стал жестоким. На меня напали птицы, меня чуть не изнасиловал ангел, а вокруг всё такое, словно я попала в кошмарный сон.

– Ангел? – переспросил я, чувствуя, как внутри меня всё сжалось.

– Неважно, – сказала она. – Я не хочу оставаться в этом мире. Мне здесь больше не нравится.

– Мир сам по себе не плох и не хорош, – сказал я. – В нём есть всякое. А как к нему относиться, каждый решает сам. Вы думаете, что, оказавшись где-то ещё, вы сможете относиться к жизни по-другому?

– Пока не попробую, не узнаю, – ответила Тамара.

– Я думаю, вы не правы, – покачал я головой. – Пробовать надо здесь. И если вы будете думать о мире лучше, это поможет ему стать и правда чуть лучше.

– Так вы не хотите меня везти на другой берег? – спросила Тамара. – Тогда куда мы плывём?

– Не знаю, – ответил я. – Это не мне решать. Река нас несёт. Хотя, похоже, Тамара, что мы уже приплыли.

Мы двигались вдоль красивой мраморной набережной, заплывая под причудливый гнутый мост с чугунными перилами. Над набережной возвышалось мрачное, но величественное здание со шпилем.

– Это же мой дом, – сказала Тамара. – Кстати, меня совсем не так зовут.

– Я дам вам совет, – сказал я, не обратив внимания на её замечание. – Идите домой и ложитесь спать, стараясь отбросить все мрачные мысли.

– Вы думаете, это поможет?

– Уж поверьте моему опыту.

Тамара взошла на парапет. Поднялась на пару ступеней и обернулась:

– Спасибо.

Я оттолкнул лодку от берега, глядя ей вслед. Я немного жалел о том, что сейчас был стариком, и о том, что не мог проводить её хотя бы до подъезда. Но меня ждала река.

Туман окутывал меня со всех сторон, было сыро, и спина начала ныть. Я помассировал её рукой, но это не очень помогало. Лодка плыла вперёд, туда, куда направляла её судьба. Мне было всё равно, куда. Я просто повиновался.

Вдруг до меня донеслась издалека приятная мелодия. Это была песня, которую исполняло много голосов сразу – возможно, целый хор. Прислушавшись, я даже стал разбирать слова: что-то о птице, летящей в небе. Песня была далёкой, но я чувствовал её силу. И по реке побежала рябь.

Я понял, что трясётся земля. Лодку завертело на месте и подхватило внезапно возникшим потоком. Я вцепился в борта. Меня захлестнуло волной, затем больно ударило взлетевшим в воздух веслом по голове, и, наконец, выбросило из лодки. Я упал в воду и с удивлением обнаружил, что вода едва доходит мне до пояса и продолжает быстро убывать.

Лодка неслась далеко впереди, пока не легла на мель пузом. Я подошёл к ней, извлёк весло и сумку, в которой, кроме всего прочего, лежала Семнадцатая Плита, после чего осмотрелся.

Русло практически высохло. Последние ручейки убегали в трещины, змеящиеся по поверхности земли. А это значило, что два мира уже ничто не разделяло.

– Вот и кончилась Лета, – сказал я. Мне стало