Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Семен поближе к вечеру принес парящий казанок, он с жадностью набросился на хлебово. Съев две ложки несоленой похлебки, в которой плавали кусочки конины да редкие зернышки пшеницы, есаул почуял приступ дурноты и вопрошающе взглянул на своего целителя. Увидав в его запавших от недоедания глазах голодный блеск, Ванька сразу же понял, что к чему.
– Неужели все так плохо?
– Да чего ж хорошего, считай, уж скоро месяц, как в осаде сидим. Хлеба с солью совсем нету, одной кониной и питаемся, – тяжело вздохнув, посетовал Семен. – Оно, конечно, и хужей бывало. Мне так сапоги с ремнями доводилось грызть, но только непривычны наши казачки к подобной снеди, все почти что животами маются, у многих зубы стали выпадать, а князь намедни вовсе помер.
Весть о смерти Болховского огорчила Ваньку. Царев наместник был не так уж плох, по крайней мере, зла не сделал никому.
– Прими с миром его душу грешную, господь, – перекрестился Княжич и спросил: – А что казаки говорят?
– Вчера на круг Ермак нас созывал. Хотели было на вылазку пойти да отогнать ордынцев от Искера, но решили обождать, покуда ты поправишься. Все, как один, на твою удачу надеются, атаман.
– Какой я атаман, – махнул рукою Княжич.
– Самый настоящий, наравне с Мещеряком, вчера и выбрали всем войском, заместо Кольцо, а есаул у нас теперь Максим Захарович.
О том, что сам он за отвагу и смекалку, проявленные при отражении штурма, возведен в хорунжии, Семка скромно умолчал.
– Ну что ж, коль атаманом выбрали, надобно вставать, как говорится, положение обязывает, – улыбнулся Княжич. – Подай-ка мне кунтуш, пойдем, на супостатов глянем, авось что-нибудь толковое на ум придет.
Опираясь на плечо Соленого, он в первый раз за три недели, что минули со дня гибели Кольцо, переступил порог своей обители, в которой под иконой Богородицы попрежнему горела неугасимая лампада.
На дворе уже стемнело и, как обычно, к ночи крепко приморозило.
«Благодать-то какая. Казалось бы, живи да радуйся, а нам снова со дня на день в пекло голову засунуть предстоит. Хотя, наверно, лишь ходя по краю и можно научиться жизнь по-настоящему любить», – подумал Ванька, вдохнув, пьянящего не хуже, чем вино, морозного ветерка.
У ворот казаки встретили Бешененка, который совершал обход выставленных на ночь караулов.
– Ну что, поднялся? Надоело, видно, на печи бока отлеживать, – сварливо пробурчал Максим, но, не совладав с обуявшей его радостью, бросился к Ивану.
– Да тише ты, чертяка бешеный, еще задушишь невзначай, – взмолился Княжич и, еле выбравшись из есауловых объятий, попросил: – Расскажи-ка лучше, как у нас дела, чем татары дышат?
– А что тут говорить, пойдем на башню, сам все увидишь, – предложил Максимка.
Взойдя наверх, Иван взглянул по сторонам. Сибирцы разожгли уже костры, и Искер был как бы в огненном кольце.
– Да, основательно обосновались нехристи, даже юрты свои приволокли, – задумчиво промолвил он.
– Не говори, обложили так, что и ночью не пройти, – кивнул Соленый. – Мы на днях вон с есаулом попытались пробраться к лесу, чтоб еловых веток для отвара наломать, от зубов он очень помогает, так еле ноги унесли.
– Надо среди бела дня по ним ударить, их до трети днем-то разбредается. Кто грабить остяков уходит, кто за рыбой на Иртыш идет – тоже ведь живые люди, тоже жрать хотят, – предложил Максим.
– Нет, месяц – наше солнышко казачье, а ночка темная – сродная сестра, – возразил Иван и указал перстом на войлочный шатер, что был, раскинут вдалеке, у самой кромки леса, но в аккурат напротив крепостных ворот. – А там что?
– Там, похоже, сам царевич с мурзой расположились, – предположил Семен.
– Вот с них-то и начнем, с этих сволочей особый будет спрос, – с угрозою промолвил Княжич.
– А я что говорил, – шепнул Максимка Семке. – Ванька из любой, даже самой распаскудной западни отыщет выход.
– Чего там шепчитесь? – строго вопросил новоявленный атаман.
– Да это я тебя расхваливаю.
– Смотри, не сглазь, – печально усмехнулся Княжич и, еще раз взглянув на вражье логово, добавил: – С Ермаком бы надо повидаться. Проводи меня, Семен, к нему, а то нога подкашивается, только с лестницы свалиться недоставало.
49
Простившись с Семкой на крыльце обители покорителя Сибири, Княжич принялся стучаться в дверь. Ответили не сразу, Иван уже собрался было уходить, когда лязгнул засов и на пороге появился явно чем-то взволнованный Ермак.
– А я гадаю, кто там, на ночь глядя, заявился. Уже подумал, не случилось ли чего, – сказал казачий вождь, при этом в голосе его звучали радость и смущение одновременно. – Ты как, совсем поправился? – спросил он, обнимая, Ваньку.
– Выходит, так, коль на ноги поднялся, – ответил тот. – Ну проходи, садись, в ногах-то правды нету. Надо нам с тобою кой-чего обмозговать.
Едва переступив порог, Княжич сразу уяснил причину беспокойства атамана. Убранство горницы почти не изменилось, но постель, задвинутая в дальний угол, теперь была укрыта занавеской, на которой красовался Надькин розовый платок.
«Зря, похоже, беспокоился я за подругу юности – эта нигде не пропадет, что в Персии, что здесь, в Сибири, нужную постель легко отыщет», – равнодушно подумал Ванька, к удивлению своему не ощутив ни малейшего укола ревности, а вслух сказал:
– Да я вообще-то мимоходом забрел, сообщить, что пребываю в добром здравии. Может, лучше завтра соберем старшин на воинский совет да все вместе и решим, с какого боку татарву прижать?
– Ну, как знаешь, – помрачнел Ермак, по-своему истолковав нежелание Ваньки с ним беседовать. Однако когда Княжич уже вышел на крыльцо, он догнал его.
– Иван, постой, хочу с тобой поговорить с глазу на глаз.
– Ежели о Надьке, так не стоит, что между нами было, давным-давно быльем поросло, к тому же я другую женщину люблю.
– Уж не ту ли раскрасавицу полячку, которую ты с ейным мужем стариком на Москву сопровождал?
– Ее самую.
– А Кольцо мне сказывал, что умерла она.
– Верней сказать, убили, только это ничего не значит, по крайней мере, для меня, – глядя на усыпанное звездами ночное небо, еле слышно прошептал Иван.
– Да как же так, разве можно умерших любить? – удивился атаман.
– А чему ты удивляешься? – печально улыбнулся Княжич. – Мы ж, православные, лишь ушедших в мир иной по-настоящему ценить умеем, а с живыми вечно спорим, вздорим, как, к примеру, ты сейчас со мной.
Желая сгладить возникшую между ними размолвку, Ермак заговорил о воинских делах.
– Мы давеча Соленого хорунжим выбрали вместо Разгуляя. Ты как, не против?
– А что тут возражать, Семка как никто иной с Митяем схож.