– Так мы с тобою, получается, одним испугом обошлись, за невыполнение ханской воли смерть, вообще-то, полагается, – облегченно вздохнул старик.

– Не мы, а я, – сердито уточнил царевич. – Меня отправил к дяде на правеж, а сам-то здесь остался, да еще и соглядатая с доносом послал. Вот он и поплатился за неудачу нашу. До сих пор, наверно, в назидание другим возле ханского шатра обезглавленным валяется.

– Никого я никуда не посылал, у Кучума без меня доносчиков в избытке. Мы с тобой еще подумать не успеем, что и как, но ему уже все наши помыслы известны, – огрызнулся Карача и по-дружески добавил: – Понапрасну не греши на старика, у меня и так грехов хватает, а за то, что не поехал к хану, извини. Ну ты здраво рассуди – тебя Кучум лишь пожурил по-родственному и ты доселе ходишь сам не свой, а что б со мною было? Ведь мы же для него, что пыль под сапогом.

– Я не пыль, я воин, – гордо возразил Маметкул. – И далее так жить я не желаю.

– Тогда в казаки подавайся, – засмеялся Карача, кивая в сторону Искера. – У них нету ни рабов, ни господ – все равные.

– Как так нет господ, а Ермак?

– Дался вам этот Ермак, да он всего лишь старший среди равных. Его убьем, они другого атамана выберут, только и всего.

– Так что ж, на казаков совсем управы нет? – изумился царевич.

– Еще как есть, они ослушников не хуже нашего карают, сажают заживо в мешок да топят в речке, но не по прихоти вождя, а всем кагалом37 судят преступника. Ничего не скажешь, казаки по совести живут, потому и сильные такие, – заключил мурза.

Заметив, что его слова произвели на Маметкула сильное впечатление, Карача язвительно спросил:

– Что, никак, к урусам захотел уйти? Так не советую, пес волку не товарищ.

– Что ты мелешь, старый дуралей, убирайся к шайтану со своими домыслами, – заорал царевич.

– И то верно, пойду наложниц навещу, у них и заночую, а то всерьез рассоримся, – блудливо усмехнулся мурза, не подозревая, что бранный окрик Маметкула спасает ему жизнь. Хотя, как знать, чутьем на всякие невзгоды хитрый старец, наверно, мог бы потягаться с самим Ванькой Княжичем.

Уже переступив порог, он оглянулся и строго заявил:

– А вот шайтана к ночи не надо б поминать. Нам с тобой его пуще хана надо опасаться. Уж он-то брата своего нам не простит вовек.

Спровадив Карачу, царевич улегся на лежанку из пушистых лисьих шкур. Помимо воли, взгляд его упал на орленую кольчугу и пистоли, которые мурза повесил на стену в знак победы над ватагою Кольцо.

– Врешь, старик, не в совести да вольности, а в этих луках огненных урусов сила, – подумал он. Однако тут же вспомнился молоденький казачий старшина. – Совсем еще юнец, но к Ермаку не побежал, как, мол, быть, что вершить, а самолично решил Искер отстаивать, стало быть, не только в зелье огненном все дело.

От этих мыслей Маметкулу сделалось совсем тоскливо. Проворочавшись на своем роскошном лежбище почти до середины ночи, он уже начал было засыпать, как вдруг услышал какой-то странный, похожий на предсмертный, вскрик. По-хорошему, конечно, надо было выйти из шатра да проверить караулы, но истомленный безрадостными думами царевич лишь махнул рукой:

– Да пропади все пропадом.

И тут раздался выстрел. Поначалу Маметкулу показалось, что это выпалил один из дареных мурзой казачьих пистолетов. Он даже поглядел на них, но ни огня, ни дыму не было, а за стеной послышался знакомый юношеский голос:

– Чего возитесь, как блохи у собаки под хвостом, окружай шатер, пока паскуды эти не сбежали.

Дождались, казаки сами на вылазку пошли, догадался бывалый воевода. Наспех облачившись на сей раз уже в свои доспехи, Маметкул метнулся к выходу. У порога беглец столкнулся с давешним нахальным полукровкой. Свалив его ударом кулака в лицо, он добежал до коновязи и даже успел вскочить на своего коня, однако за спиною снова зазвучал все тот же звонкий голос:

– Да стреляй же, атаман, не то уйдет ордынское отродье.

– А ты сам-то кто? – невольно усмехнулся царевич. В тот же миг раздался гром, и словно молотом ударило по шлему. Не издав ни стона, ни крика, Маметкул повалился с седла. Придя в себя, он тут же попытался встать, но удар нарядного, красного сафьяна сапога снова повалил его на снег.

– Ну вот и все, кончились мои терзания, – с горечью подумал незадачливый родственник Кучума и взглянул на своего победителя. Это был на редкость ладный, молодой казак. По белому, измазанному кровью кунтушу, светлым кучерявым волосам и задумчиво-холодному взгляду необычных, зеленовато-карих глаз царевич сразу понял, что перед ним не кто иной, как белый шайтан.

52

Ермак окинул взглядом собравшихся, и аж сердце сжалось от тоски. Не было тут ни лихого Ваньки Кольцо, ни рассудительного ворчуна Барбоши, ни весельчака Никиты Пана. Из всех пришедших с ним в Сибирь старшин в живых остался один Вася Мещеряк.

– Простит ли мне господь погибель вашу? – спросил он мысленно павших сотоварищей, и сам себе ответил: – Наверное, простит, коль вместе с вами здесь полягу, а погибнуть, видимо, придется, положение наше шибко незавидное. Ну, я-то ладно, мальцов вот только жаль.

Под мальцами атаман, понятно дело, подразумевал Ивана и Максимку с Семкой.

«Может быть, пойти на сговор с Маметкулом да сдать Искер, авось не обманет и позволит нам уйти, – подумал Ермак, Бешененок все же передал ему предложение царевича. – Но тогда прощай задумка про царство вольное, о котором так Кольцо мечтал, за которое уже казачьей крови река пролита. Нет, отступать назад никак нельзя, я тем самым мертвых предам, да и живые меня вряд ли одобрят. Вон Иван с Максимкой, чего доброго, бунт затеять могут, с этих станется», – улыбнулся предводитель, глянув на исполненные отчаянной решимостью лица своих лучших бойцов. Впрочем, старики – Мещеряк с Лунем – тоже, судя по всему, были намерены сражаться до конца.

– Ну что, братья-атаманы, кто желает первым слово молвить? – торжественно изрек вожак казачьей вольницы, начиная воинский совет.

По старинному обычаю, вначале принято высказываться младшим, но Соленый этого не знал, и Княжичу пришлось нарушить давнюю традицию.

– Надобно на вылазку идти, против этого, я думаю, никто не возражает, – уверенно сказал Иван, вопрошающе взглянув на остальных старшин. Все дружно закивали головами, усомнился лишь Ермак.

– Выйти-то из крепости, конечно, можно, но дальше что? Ордынцев тысячи, а у нас способных биться сотни две осталось, остальные с голоду недужны иль изранены. Столь малой силою не истребить нам нехристей. В лучшем случае сумеем супостатам кровь пустить, и потом опять придется под прикрытие орудий отступать.

– Можно пушки, как тогда, в бою у мыса, на сани поставить, – попытался предложить Максим, однако Княжич перебил его.