Есть немало свидетельств об этом же «величайшем событии конца XX века» и с другой стороны. По внутренней линии связи всем сотрудникам аппарата ЦК КПСС было предложено покинуть здание. На все сборы отводилось 60 минут – от 16 до 17 часов. На многих этажах возникла неразбериха, а кое-где даже паника. Кто-то торопливо собирал в портфели и сумки наиболее ценные с материальной точки зрения вещи, кто-то продолжал сжигать бумаги, кто-то требовал подать к подъезду персональную машину. По свидетельству секретаря ЦК КПСС Валентина Фалина, он успел связаться с Горбачевым, который находился в Белом доме, чтобы узнать, согласована ли с ним вся эта акция. Горбачев ответил утвердительно. Фалин напомнил генсеку, что в сейфах секретарей ЦК находятся и «весьма деликатные» документы, в том числе и касающиеся самого Горбачева. Но тот лишь возмущенно воскликнул: «Разве вы не понимаете, в каком положении я нахожусь!» Фалин понимал, он видел все это на экране своего телевизора. К тому же кабинеты и сейфы других секретарей были закрыты, а некоторые из членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС уже находились в камерах Лефортовской тюрьмы. Горбачев распорядился, однако, чтобы члены высшего руководства партии выходили из здания ЦК не через подъезды, а по секретному подземному тоннелю к секретным выходам. Система таких тоннелей между всеми главными зданиями центра Москвы начала создаваться еще при Сталине и была позднее усовершенствована. Но не каждый секретарь ЦК был посвящен в подробности этих тайных проходов и переходов. Специальный лифт спустил обитателей 5-го этажа в здании ЦК к подземному переходу. Первая дверь открылась, как положено, но уже вторая секция перехода оказалась плотно закрытой, и все попытки открыть массивную стальную дверь не удались. Боясь оказаться в ловушке, когда автоматически закроется и первая дверь, секретари ЦК поспешили вернуться назад в здание и с некоторым опозданием вышли через общий подъезд. Под улюлюканье толпы они прошли по Старой площади к ближайшей станции метро. «Я шла вместе с помощником, – свидетельствовала Г. Семенова. – Вокруг крик, свист, вой. В общем, революция. В адрес Купцова восклицали: «Бей его!» У одной моей сотрудницы вырвали сумку и стали рыться в ней, ища, очевидно, секретные документы. Все было как-то уж очень по-хамски. Для партии это была катастрофа»[260]. Находившимся на площади сотрудникам милиции с трудом удалось спасти от расправы секретаря МГК Ю. Прокофьева. Толпа на площади ожесточалась. Угроза погрома возникла и для здания КГБ на площади Дзержинского. Успокоили возбужденную толпу только Ельцин и Руцкой, которым пришлось, прервав дела в Белом доме, прибыть на Старую площадь и на площадь Дзержинского с группой наиболее известных депутатов Верховного Совета РСФСР и СССР из числа демократов. Толпа людей вокруг здания ЦК КПСС не расходилась и ночью. Только 24 августа, после призывов к спокойствию, прозвучавших по телевидению и радио, эмоции в центре Москвы стали стихать.

Закончив дела на Старой площади, Борис Ельцин уже поздно вечером 23 августа вернулся в свою резиденцию в Архангельское, где в честь одержанной победы был устроен большой ужин для ближайших соратников и друзей. Не получил сюда приглашения только вице-президент А. Руцкой, который был глубоко уязвлен и не мог понять причину этой опалы. Вероятнее всего, дело было в том, что Руцкой считал себя еще тогда коммунистом и пытался создать новую партию – «коммунистов-демократов». Впрочем, заслуги Руцкого были вскоре отмечены. По предложению Б. Ельцина Руцкому было присвоено звание генерал-майора: до событий августа 1991 г. он был только полковником.

Разгром аппарата ЦК КПСС, проводимый с санкции Горбачева, делал для него неизбежными какие-то шаги к разрыву с КПСС. Рано утром 24 августа Горбачев пригласил к себе некоторых людей из своего окружения. Здесь были Евгений Примаков и Александр Яковлев, некоторые из помощников, в том числе и Андрей Грачев. Они собрались в Ореховой гостиной, примыкающей к приемной президента. Эта комната была традиционным местом заседаний для «узкого круга» членов Политбюро, где решались самые серьезные и щекотливые вопросы. Позднее А. Грачев вспоминал: «Горбачев вошел в сопровождении члена Президентского Совета Вадима Медведева. Мы встретились впервые после возвращения Михаила Сергеевича из Крыма, и меня поразил контраст между его прекрасным южным загаром, видом здорового, отдохнувшего человека и непривычным выражением лица. Его «южные» с живым блеском глаза, на которые чаще всего обращали внимание те, кто впервые встречался с ним, как бы потухли и выдавали серьезную внутреннюю перемену, происшедшую с ним всего за одну неделю: он потерял прежнюю несокрушимую уверенность в себе, которой так заражал своих соратников и подавлял оппонентов. Прочитав наш текст, кивнул в знак одобрения и, в свою очередь, протянул нам пару листков бумаги. «Это мое заявление о сложении с себя полномочий генсека и указы о взятии под государственную охрану помещений партийных комитетов и другого имущества... Не дай бог нам скатиться к стихии венгерских событий 56-го г. У нас и разломать, и растащить все могут запросто». Разговор, естественно, зашел о судьбе партии. «Они сами перечеркнули шанс ее реформировать, который я им оставлял до последнего дня. У меня совесть чиста. Ведь они же предали своего генсека»[261]. Из двух заявлений сделали одно, которое тут же было передано в средства массовой информации и почти немедленно зачитано по радио. В заявлении Горбачева говорилось: «Секретариат и Политбюро ЦК КПСС не выступили против государственного переворота. Центральный комитет не сумел занять решительную позицию осуждения и противодействия, не поднял коммунистов на борьбу против попрания конституционной законности. Среди заговорщиков оказались члены партийного руководства. Это поставило миллионы коммунистов в ложное положение. В этой обстановке ЦК КПСС должен принять трудное, но честное решение о самороспуске. Не считаю для себя возможным дальнейшее выполнение функций Генерального секретаря ЦК КПСС и слагаю соответствующие полномочия»[262]. Заявление Горбачева являлось не только неискренним и противоречивым документом. Оно было весьма грубым нарушением Устава КПСС, в котором такого рода отставки вообще не предусмотрены. Генсек мог обратиться к ЦК КПСС с просьбой об отставке. По новому Уставу КПСС Генсека избрал непосредственно весь состав XXVIII съезда КПСС, и только съезд мог окончательно решить его судьбу. Горбачеву было хорошо известно, что большинство членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС не принимало никакого участия ни в подготовке, ни в деятельности ГКЧП. Версия о том, что сговор о создании ГКЧП осуществлялся через структуры партийного аппарата, рассыпалась при первых шагах следствия. В середине августа невозможно было быстро собрать Секретариат ЦК, а тем более Политбюро, членами которого являлись высшие руководители многих союзных республик. Большая часть членов ЦК находилась в отпуске, а заместитель Генсека В. Ивашко – в больнице. Все они узнавали о создании ГКЧП по сообщениям информационных агентств и, не владея достаточной информацией, не могли адекватно реагировать на ситуацию. Я лично наблюдал поведение некоторых известных мне членов ЦК КПСС и ЦК КП РСФСР, а также некоторых министров, которые в это время отдыхали в санатории «Красные камни» и в других санаториях в Кисловодске. Сюда приезжали и ответственные работники Ставропольского обкома партии для консультаций. Тот факт, что руководство этого края решило не поддерживать ни ГКЧП, ни Ельцина, а занять выжидательную позицию, надо поставить им в заслугу, а не в упрек. Горбачев предлагал ЦК принять «трудное решение о самороспуске». Однако для принятия такого решения нужно было сначала собрать Пленум ЦК КПСС и обсудить создавшееся положение. Но как могли члены ЦК КПСС собраться, если аппарат всех руководящих органов партии был уже разгромлен, а Генеральный секретарь ЦК уже сложил с себя полномочия? Только Горбачев, как президент, мог бы обеспечить созыв такого пленума, так как в его руках оставались еще некоторые рычаги власти. Но он об этом не хотел и думать. К тому же роспуск ЦК КПСС не означал бы роспуска самой партии. Такое решение вправе был принять только Чрезвычайный съезд КПСС. Еще летом и осенью 1989 г. некоторые из помощников Горбачева призывали его уйти с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и перейти на сторону формировавшегося тогда демократического движения. В 1990 г. многие из оппонентов Горбачева в КПСС также требовали его отставки, и он с трудом удержал на XXVIII съезде КПСС свое положение лидера партии. Он сам думал уже тогда о возможности образования в СССР новой партии социал-демократического типа. Размышляя о мотивах своего поведения в 1989 и в 1990 г., Горбачев писал в своих мемуарах: «Я был Генеральным секретарем ЦК Коммунистической партии. Миллионы людей доверили мне этот пост, и было бы непорядочно, нечестно, даже, если хотите, преступно перебежать в другой лагерь»[263]. В сущности, сам Горбачев давал здесь оценку своего поведения в конце августа 1991 г. Он не раз сравнивал себя с капитаном огромного корабля, который он ведет в неспокойном море, с трудом удерживая в своих руках штурвал. Прибегая к тому же образу, можно с полным основанием сказать, что в конце августа 1991 г. Горбачев одним из первых покинул свой корабль, когда тот вошел в полосу особенно жестокого шторма и потерпел катастрофу. Для капитана корабля такое поведение недопустимо. В указе Ельцина от 23 августа говорилось о приостановлении деятельности только Российской компартии. Принимать какие-либо решения о всей КПСС российский президент был не вправе. Однако заявление Горбачева развязывало руки Ельцину и в отношении КПСС. Уже 25 августа он подписал указ «Об имуществе КПСС», в котором говорилось: «В связи с роспуском ЦК КПСС и приостановлением деятельности Коммунистической партии РСФСР все принадлежащее КПСС и Коммунистической партии РСФСР недвижимое и движимое имущество, включая денежные средства в рублях и иностранной валюте, помещенные в банках, страховых, акционерных обществах, совместных предприятиях и иных учреждениях и организациях, расположенных на территории РСФСР и за границей, объявить государственной собственностью РСФСР. Средства КПСС, находящиеся за границей, распределяются по соглашению между республиками после подписания ими Союзного Договора»[264]. Мы видим, что один лишь призыв Горбачева к роспуску ЦК КПСС Б. Ельцин счел возможным рассматривать как уже состоявшееся решение самой партии.