Но в маленькой гостиной ее ждало новое испытание — ведь именно здесь, при этом освещении, он увидит ее. Половина девятого, еще куча времени. Она встала перед зеркалом, тщательно выискивая несовершенства, впилась в свое лицо глубоким внимательным взглядом и после этого расследования вынесла себе оправдательный приговор. Все прекрасно, не нужно никаких усовершенствований. Губы изумительны, нос не блестит, волосы в живописном беспорядке, зубы сияют, тридцать два белоснежных весельчака, крепко сидящих на своих местах, груди на месте, одна справа, другая слева, без них никуда. Нос слегка крупноват, но в этом ее особое очарование. Кстати, и у него нос не маленький. Она поправила прядь на лбу, встряхнула головой, чтобы поправить результат этой поправки и придать ему естественность. Наконец, стоя на всей подошве правой ноги, она поставила левую на мысок, чтобы убедиться в этой позе, которую она расценила как выигрышную, что платье ей и правда очень к лицу и что оно ни слишком коротко, ни слишком длинно.

— Мои поздравления, — заключила она и сама себе сделала реверанс.

Продолжая любоваться собой, она примерила пленительную улыбку и осталась ею довольна. Затем взяла зеркальце и изучила в большом зеркале отражение своей спины, убедилась, что все прекрасно, особенно ниже спины. Внимание, не забывать о профиле, тут нужно следить, чтобы Соль всегда был от нее справа.

— Давай, спеши, — закричала она в порыве безумной радости, — спеши сюда, человечишка, да-да, ты, Солаль, вот именно, ничтожный человечишка!

В восторге от своего богохульства она поднесла руку ко рту, чтобы скрыть позорную улыбку. Затем, снова повозившись с прядью, она произвела над ней последнее усовершенствование и принялась ходить перед зеркалом взад-вперед, бросая быстрые взгляды, чтобы оценить себя в движении. Платье покойницы слишком сильно обрисовывало бедра, ее пышные, роскошные бедра, которых она раньше так стеснялась, слишком сильно обрисовывало легкие и благоухающие лилиями линии лобка. Слегка неудобно, слишком уж откровенно, слишком явно. Ну и ладно, он имеет право на все это.

— И что, если я немного на них погляжу? Совсем немного, только чтобы оценить впечатление, которое они на него произведут. В конце концов, он имеет право на них смотреть, а я почему не имею, я же их владелица.

Опомнившись, она взглянула на градусник. Превосходно. И хорошо, что не надо зажигать огонь, от жара могут покраснеть щеки. Погулять в саду, чтобы что-нибудь полезное пришло в голову? Нет, если ходить, то лицо может обветриться. Самое разумное — сесть и не двигаться, чтобы не испортить красоту. Она уселась в кресло, не выпуская из рук зеркальце, чтобы сохранять незыблемость красоты и неусыпно отслеживать появление каких-нибудь неприятных изменений на коже. Особенно внимательно она следила за носом, опасаясь, что от жары он начнет блестеть; сидя чинно и прямо, как примерная ученица, она едва дышала и боялась пошевелиться, чтобы не утратить часть своего совершенства, как священный, но хрупкий идол, окруженный опасностями; она почти не поворачивала головы, лишь глаза то и дело обращались к циферблату настенных часов. По-прежнему не сводя глаз со своего отражения в ручном зеркале, она время от времени очаровательно выпячивала губы, или как-нибудь иначе располагала складку на платье, или подносила руку к волосам, чтобы поправить (без видимого, впрочем, результата) какую-нибудь крохотную прядку, или разглядывала ногти, или гладила золотые сандалии, или поправляла еще одну складку, или пробовала еще одну, более яркую улыбку, или перепроверяла зубы, или смотрела на часы и боялась подурнеть от долгого ожидания.

— Этот свет никуда не годится. Слишком яркий. Это все из-за белого абажура. Я уже немного покраснела. Когда он войдет, будет еще хуже, что-то в духе савойской вдовы после дружеской пирушки.

Она вышла и вернулась с красным платком, которым обернула абажур. Взобравшись на кресло, оглядела все вокруг: гора с плеч. Теперь свет был правильным, таинственным и приглушенным. Снова усевшись в кресло, она посмотрела в зеркало и залюбовалась собой. При новом освещении лицо перестало казаться красным, оно стало чистым и бледным, как высеченным из нефрита. Да, очень хорошо, таинственный полумрак, Леонардо да Винчи. Без двадцати девять. Через двадцать минут, прошептала она, от волнения у нее перехватило горло. Не может этот тип, что ли, прийти пораньше? Она так прекрасна сейчас. Выкурить сигарету, чтобы успокоиться? Нет, зубы могут потемнеть. И потом, для поцелуев-плодов не рекомендуется пахнуть табаком. Кстати, когда он позвонит в дверь, нужно быстро съесть одну-две виноградинки, прежде чем идти открывать, одну или две, чтобы во рту был душистый привкус, поскольку будут глубоководные поцелуи.

— И даже когда он будет здесь, попытаться тайком съедать время от времени одну-две виноградинки, чтобы он не заметил, или же открыто, якобы в рассеянности, а на самом деле, чтобы возобновить ощущение свежести. Мелочная затея, конечно, ну и что, я в конце концов женщина, я реалистка, ведь необходимо, чтобы он получил удовольствие, и незачем вдаваться в подробности. Сейчас у меня немного сухо во рту, потому что я волнуюсь. Свежесть винограда он примет за мою естественную невероятную свежесть. Такова жизнь, за всем приходится следить.

А если все сигаретные пачки закрыты, то похоже на магазин. Все открыты — тоже слишком, значит, нужно открыть только две, это самый подходящий вариант, по крайней мере, не выглядит угодливо. Вот, да, точно, очень хорошо, так естественней и как-то интимней. А вот еще важная проблема. Как принять его, когда он придет? Ждать на пороге, у выхода? Нет, это слишком услужливо, будто я горничная. Подождать, пока он позвонит в дверь, и пойти открывать? Да, но что дальше? Она встала и в который раз направилась к зеркалу, протянула к нему руку со светской улыбкой.

— Добрый вечер, как поживаете? — спросила она самым аристократическим тоном, с самым изысканным тембром.

Нет, получается эдакая энергичная вожатая скаутов. И потом «как поживаете» как-то непоэтично. А что, если сказать ему просто «добрый вечер» протянув «веечер», в нежной, наивной манере, чуть сладострастно? Добрый вечер, попробовала она еще раз. Или лучше молча протянуть к нему руки с невыразимым чувством и пасть ему на грудь раненой птицей? Может быть, так. Но очевидно, что преимущество начала «Добрый вечер. Как поживаете?» — именно трогательный контраст между светским тоном вопроса и этим падением на грудь, сопровождаемым жадным поцелуем, пока действует виноград.

— Нет, это неженственно. Нужно подождать, пока он проявит инициативу.

Она намочила палец, потерла воображаемое пятнышко на левой сандалии, затем проинспектировала ноздри, глядя в ручное зеркальце, проверила, достаточно ли соблазнительно они трепещут, затем переложила дюжину волосков на правую сторону. Определенно этот свет слишком тусклый, он ее толком не разглядит. Такое освещение — слишком красное, слишком мутное, оно убивает краски и рождает экивоки. А все потому, что она сложила вдвое шелковый платок, которым обернула абажур. Надо обернуть в один слой. Встав на табуретку, она сделала как нужно. Вот теперь освещение правильное, а не в стиле притона, где пляшут пьяные матросы.