Например, если бы я захотел написать, что провел недавно десять дней в Сан-Франциско и почти постоянно был укурен… Что на самом деле укурен я был девять ночей из десяти и почти все, с кем я разговаривал, курили марихуану так же походя, как пили пиво… И если бы я сказал, что многие мои собеседники не были ни наркоманами, ни эскапистами, а, напротив, компетентными профессионалами с банковскими счетами и безупречной репутацией… И что я был поражен, увидев психоделические наркотики в домах, где два года назад я про них бы и не заикнулся… Если все это было бы правдой, я мог бы написать мрачную многословную статью лишь ради того, чтобы показать, что шумиха вокруг хиппи в Хайт-Эшбери всего лишь карнавал уродов и мягкая его реклама, что наркотики, оргии и нервные срывы обычны для респектабельного общества по обе стороны залива так же, как для эксцентричных эскапистов новой богемы Сан-Франциско.

Нет недостатка фактов, подкрепляющих гипотезу, что нынешняя культура Хайт-Эшбери лишь оргаистическая верхушка огромного психоделического айсберга, который уже дрейфует по водным путям Большого Общества. Желая лишь мирной анонимности, большинство умных, образованных «голов» не спешат кричать о своих пристрастиях, а потому их количество не поддается подсчету. В нервозном обществе, где имидж зачастую важнее реальности, открыто говорить о своем наркотическом меню могут себе позволить только те, кому нечего терять.

А они – во всяком случае, на данный момент – молодые лотофаги, босоногие мистики и волосатики Хайт-Эшбери, примитивные христиане, мирные отказники и полусумасшедшие «дети цветов», которые не желают иметь ничего общего с социумом, представляющимся им жестоким, расчетливым и убивающим душу надувательством.

Еще два года назад лучшие и умнейшие из них страстно увлекались реалиями политической, социальной и экономической жизни Америки. Но с тех пор мир изменился и политический активизм выходит из моды. Теперь стремятся не к «переменам», «прогрессу» или «революции», а лишь к бегству ради жизни у дальней окраины мира, который мог бы возникнуть, должен был возникнуть, и выживать в нем исключительно на личных условиях.

Процветающая культура хиппи – предмет большой тревоги для политических активистов. У них на глазах целое поколение мятежников плавно уходит в наркотическое забытье, готово принимать что угодно, лишь бы там было достаточно «сомы».

* * *

Бывший активист Беркли Стив ДеКанио, ныне заканчивающий обучение в МТИ, хороший пример легиона юных радикалов, которые знают, что утратили влияние, но не имеют четкого представления, как его вернуть.

«Альянс между хиппи и политическим радикалами, – недавно писал он мне, – неминуемо рухнет. Слишком велика пропасть между лозунгом „Власть цветов“ и смертоносной сферой политики. Что-то должно дать слабину, а наркотики слишком удобный „опиум для народа“, чтобы сволочи (полиция) ими не воспользовались».

ДеКанио провел три месяца в различных тюрьмах по обе стороны Залива за участие в акциях за гражданские права и теперь залег на дно до лучших времен.

«Я поразительно много времени трачу на учебу, – писал он. – В основном потому, что мне страшно: три месяца на дне человеческой свалки достали меня так, что не хочется признаваться. Эта страна катится в ад, левые ушли в анашу, но не я. Я все еще хочу вычислить, как победить».

А пока, как и большинство разочарованных радикалов, он мрачно улыбается тому, какое воздействие оказывают хиппи на истеблишмент. Паника чиновничества Сан-Франциско при мысли о том, что этим летом в Хэшбери приедут двести тысяч хиппи, – немногое, над чем покинувшие Беркли радикалы еще могут посмеяться. Видение о кризисе ДеКанио писалось не как пророчество, но, учитывая скрытую реальность нынешней ситуации, может оказаться таковым: «Так и вижу, как мэр Шелли стоит на ступенях муниципалитета и кричит в микрофоны телевизионщиков: «Люди требуют хлеба! Хлеба! Пусть только появятся!»

New York Times Magazine, 14 мая, 1967

Сан-Франциско

Что же сталось с поколением битников? Возможно, в Детройте или Солт-Лейк-сити вопрос не имел бы большого значения, но здесь пробуждает уйму воспоминаний. Еще в 1960 г. Сан-Франциско был столицей поколения битников и перекресток Грант и Коламбус в районе, известном как Норт-Бич, был пересечением дорог этого мира.

Хорошее то было время в Сан-Франциско. Любой, хотя бы с толикой таланта, мог притащиться в Норт-Бич и выдать себя за «пришлеца в новую эру». Я знаю, потому что сам так сделал, как и парень, которого нам приходилось называть Уиллард, неповоротливый и бородатый сын пастора из Нью-Джерси. То было время сбросить старую одежку, выкапывать новые звуки и новые идеи, делать все мыслимое, чтобы позлить истеблишмент.

С тех пор все вымерло. «Битник» в Сан-Франциско уже не светский лев, а пария: какое-то время даже казалось, что они все уехали. Но недавно город удивила «забастовка арендной платы» в Норт-Бич, и выяснилось, – узрите! – что на забастовку вышли битники. Местные газеты, когда-то игравшие на статьях о поколении битников, словно основы системы рушились у них на глазах, за «забастовку арендной платы» ухватились со странной симпатией – как человек, наткнувшийся на старого друга, который должен ему денег, но все равно радующийся встрече.

* * *

«Забастовка арендной платы» продлилась два дня, но снова заставила заговорить о поколении битников и его внезапном исчезновении с американской сцены – или, во всяком случае, из Сан-Франциско, потому что в Нью-Йорке оно вполне себе здравствует. Но там оно процветает под иным названием, и весь юмор из него исчез.

Едва ли не самым удивительным в «забастовке арендной платы» был тот факт, что столь мало людей в Сан-Франциско вообще представляют себе, чем было поколение битников. Интервьюер с одной радиостанции пошел на улицы в поисках дебатов по поводу «возвращения битников», но вернулся с пустыми руками. Люди помнят выражение, но ничего больше.

Но в свое время поколение битников было очень даже реальным, и у него есть собственное, вполне определенное место в истории. Существуют горы материала, объясняющие его социологические аспекты, но по большей части этот материал устарел и утратил значение. А остались люди, которые участвовали в движении; большинство их еще живы и на поднятую шумиху поглядывают с теплым юмором, а тем временем разными путями идут к долгам, детям и среднему возрасту.

С феноменом битников я соприкоснулся лишь мимолетно. Но Уиллард был в самой гуще событий и задним числом представляется одним из величайших битников своего времени. Нет сомнения, у Сан-Франциско есть веские причины его помнить: его первое и последнее столкновение с силами правопорядка легло в основу, наверное, самой безумной байки «поколения битников» той эпохи.

До Сан-Франциско он жил в Германии, преподавал английский и отращивал восточную бородку. По пути на побережье он задержался в Нью-Йорке и подцепил любовницу с новым «фордом». В те дни избегать брака любой ценой считалось хорошим тоном. Ко мне он явился с рекомендацией друга, работавшего в Европе на английскую газету.