– Я стал радикалом после демонстрации (за гражданские права) в шестьдесят втором в Сан-Франциско, – говорит он. – Тогда я увидел структуру власти и понял, насколько безнадежно быть либералом. После ареста я бросил курсы подготовки на медицинский факультет, которые начал в университете штата в Сан-Франциско. Но самое худшее, что меня затаскали по судам. Сейчас я жду решения по апелляции, но надо мной висит четыре с половиной месяца тюрьмы.

ДеКанио – редактор «Паука», нового экстремистского журнала с тиражом около двух тысяч экземпляров, распространяемого в кампусе Беркли и его округе. Как только его запретили, он расцвел на паблисити, и теперь его официально игнорирует уставшая от протестов администрация. В редколлегию входят четыре студента и четыре не-студента. Журнал, по их словам, посвящен «сексу, политике, интернациональному коммунизму, наркотикам, экстремизму и рок-н-роллу». Отсюда и название*.

* "Паук«,- SPIDER – sex, politics, international communism, drugs, extremism and rock’n’roll.

ДеКанио – на две трети политический радикал, на одну – социальный. Он – невысокий и проницательный, темные волосы и очки, чисто выбрит и одет неформально, но без небрежности. Он внимательно слушает вопросы, жестикулирует, подчеркивая свои слова, и негромко говорит, например, такие вещи:

– Больше всего этой стране нужна революция. Общество настолько больно, настолько реакционно, что просто нет смысла принимать участие в его жизни.

Вместе с еще тремя не-студентами и двумя студентами он живет в комфортабельном доме на Колледж-авеню в нескольких кварталах от кампуса. Ежемесячные сто двадцать долларов квартплаты вносят все шестеро. Там три спальни, кухня и большая гостиная с камином. Пол завален бумагами, телефон звонит не переставая, то и дело кто-нибудь заходит взять что-то взаймы: хорошенькой блондинке нужна пластинка с записями хора Советской армии, похожий на Тони Перкинса парень из оклендского клуба Дю Буа просит кинопроектор, Арт Гольдберг, архиактивист, который тоже тут живет, влетает, с воплями, требуя помочь договориться об организации диспута-семинара по «Вьетнамским дням».

Все очень по-дружески и по-студенчески. Одеты почти все в ковбойки и штаны-хаки, белые носки и мокасины. На полках – книги, в холодильнике – бутылки пива и кока-колы, и лампочка в ванной включается, если покрутить выключатель. В такой обстановке странно слышать разговоры о том, чтобы «поставить правящий класс на колени» или «найти приемлемые синонимы для марксистских терминов».

От разговоров о политике в этом доме Дон Мулфорд на стенку бы полез. В них есть моменты абсурда и безумного юмора, но основой остается смертельно серьезное отчуждение от «отвратительного общества» Америки XX века. Те же разговоры можно услышать на улицах, в кофейнях или на лужайке у фонтана Людвига перед Спраул-холлом и в других домах, где живут и собираются активисты. Почему нет? Это же Беркли, который ДеКанио называет «центром радикализма Западного побережья». У него давняя история беспорядочных политических настроений и в кампусе, и за его пределами. С 1911 по 1913 год мэром тут был социалист Ститт Уилсон. Здесь больше психиатров и меньше баров, чем в любом другом сколько-нибудь крупном городе Калифорнии. И здесь на сто двадцать тысяч триста человек – двести сорок девять церквей, четверть из которых негритянские – едва ли не самый большой процент за пределами Юга.

В культуре Беркли основную роль играют два фактора: кампус и Сан-Франциско по ту сторону залива. Кампус настолько часть города, что рынки труда и жилья давно уже к нему приспособились. Квартира или коттедж за сотню в месяц – не проблема, когда арендную плату делят на четыре-пять человек и в городе полно малооплачиваемой, но не требующей большого труда работы для тех, кто не получает денег из дому. Репетиторство, машинописные работы, делопроизводство, мытье машин, торговля гашишем и присмотр за детьми – легкие способы заработать на пропитание, но самый любимый среди не-студентов – программирование, за которое хорошо платят.

Следовательно, у не-студентов Беркли не возникает проблем, как перебиться. Климат мягкий, люди дружелюбны, и вихрь событий никогда не замирает. Еще один редактор «Паука» – Джим Приктетт, который бросил университет Оклахомы и которого за неуспеваемость отчислили из университета в Сан-Франциско.

– В университете Сан-Франциско нет студенческой жизни, – говорит он, – а единственный не-студент, которого я знаю в Оклахоме, сейчас в тюрьме.

Прикетт приехал в Беркли, потому что «тут многое происходит». В свои двадцать три он левый на всю катушку, но его революционный пыл умеряется пессимизмом.

– Если в этой стране и случится какая-нибудь революция, то скорее уж фашистский переворот, – говорит он, пожимая плечами.

Пока он зарабатывает двадцать пять баксов в неделю как ведущий автор «Паука», громя истеблишмент при каждой удобной возможности. Прикетт так же похож на красную угрозу, как Уилл Роджерс на человека из племени банту. Он высокий, худой блондин, к тому же шаркает.

– Черт, я, наверное, однажды переметнусь, – говорит он со слабой улыбкой. – Стану преподавателем истории или еще чего. Но еще не скоро.

Но что-то в Прикетте наводит на мысль, что ренегатом он станет очень не скоро. В отличие от многих активистов-не-студентов у него нет степени, а в обществе, которое его ужасает, даже ренегату нужен диплом о высшем образовании. Это один из самых непреложных фактов в жизни не-студента: бросив институт, он сделал физический шаг за рамки системы, шаг, который все больше студентов как будто находят достойным восхищения. Отвергать его трудно – во всяком случае, сейчас, пока волна катится в эту сторону. И без болезненной переоценки себя в систему не вернешься. Многие придумывали себе чудовищный супчик причин в оправдание возвращения, но мало кто советует пробовать его на вкус.

Проблема у них не та, что у бросивших старшие классы школы. Они якобы несовершеннолетние, но активистов-не-студентов обычно называют взрослыми.

– Многие из этих ребят – лучшие студенты, – говорит доктор Дэвид Пауэлсон, глава студенческой психиатрической клиники Калифорнийского университета, – но ни одному университету они не по зубам.

Как же тогда этим талантливым одиночкам вписаться в супербюрократию правительства и большого бизнеса? Калифорнийский набирает себе студентов из тех выпускников школ по всему штату, кто по своим оценкам вписался в одну восьмую лучших, и те, кого принимают из других штатов, подают надежд не меньше. Те, кто, бросив другие учебные заведения, перебирается в Беркли, обычно относятся к тому же типу. Они ищущие, возможно, не без проблем, и, возможно, не без причины для них. Многие кочуют из одного университета в другой в поисках нужной программы, нужного преподавателя, нужной атмосферы и способа справляться с презренным миром, в котором они вдруг повзрослели. Это как армия Холденов Колфилдов, которая ищет дом и начинает подозревать, что, возможно, никогда его не найдет.

Это – аутсайдеры, не-студенты и потенциальные (если не профессиональные) бунтари. Есть что-то примитивное и трагичное в попытках Калифорнии принять законопроект против них. Сам по себе законопроект малозначим, но образ мыслей, который его породил, – чванливый образчик того, в чем суть кризиса. Общество, готовое в неведении принимать законы против своих не реализовавших себя детей и своих рассерженных, отчаивающихся правдоискателей, ждет потрясение, все более неминуемое, по мере того как оно будет проводить в жизнь идею массового образования.