– Ань… я от тебя устала, – честно заявила Соня. – Иди домой, а? И хватит ерунду пороть при ребёнке.

– А ты… Ты что завтра делать будешь? – осторожно спросила сестра, ни капли не обидевшись.

– Вот уж точно туда не пойду, – горько усмехнулась Соня.

– Я завтра работаю. Весь день и в ночную. Так что Вадик с тобой – ладно?

– Ладно, – покладисто согласилась сестра. – Ты только ещё котлеток нажарь. И побольше.

* * *

В этот день Соня навалила на себя кучу неподъёмных дел: взялась за генеральную уборку группы, принялась оттирать плинтуса, которые не ведали тряпки последние сто лет, поменяла бельё, не дожидаясь понедельника, пересмотрела одежду… В общем, делала всё, чтобы мысль «а у Мити сейчас свадьба» не нашла ни единой лазейки, а главное (об этом Соня мечтала с самого утра), чтобы устать так, чтобы вечером, уложив детей, упасть на кровать и мгновенно уснуть.

Нельзя сказать, чтобы этот план удался. Соня очень старалась не думать, не представлять, что сейчас происходит на высоком берегу или в доме Калюжных. Но ни физический труд, ни бесконечные разговоры с Марией Фёдоровной, которая и на этот раз не рискнула оставить Соню одну, ни заглушали боли. Боль эта оставалась неизменной, не становилась ни острей, ни слабей, просто давила и давила. Напряжённое ожидание последних дней отступило. Больше не о чем тревожиться, нечего ждать… Кончено.

Теперь Соня поняла, что значит плакать кровавыми слезами. Её сердце раздиралось на части, внутри всё тряслось, словно Соня вот-вот разрыдается, а со стороны, наверное, казалось, что она пребывает в неком оцепенении. Даже пульс у неё бился на редкость медленно, чуть слышно… словно желая вовсе остановиться.

Мария Фёдоровна, которая о свадьбе не знала или делала вид, что не знает, пару раз поинтересовалась, почему Соня сегодня как замороженная, отвечает невпопад или не отвечает вовсе. Если с утра Соня даже радовалась её привычке постоянно болтать, комментировать все свои действия и требовать, чтобы ей отвечали, то теперь сил на притворство уже не осталось. Соня просто ждала момента, когда воспитательница уйдёт, и можно будет побыть одной.

Вечером несколько полегчало – Соня общалась с детьми, укладывала их спать, читала им перед сном. Потом, когда все угомонились, прилегла на свободную кровать прямо в одежде и укрылась с головой шерстяным одеялом без пододеяльника.

Усталость не помогла. Соня лежала с закрытыми глазами и мучительно пыталась провалиться в сон. Через несколько часов она всё-таки погрузилась в тягостное забытье. Телефонный звонок по мобильнику показался сперва его продолжением. Соня подскочила, схватила трубку и, выбравшись из-под тёплого одеяла в холодную сырость спальни, босиком бросилась в туалет, чтобы не разбудить детей.

Звонила Анька, и сердце всколыхнулось недобрым предчувствием – вдруг что-то с ребёнком?

– Что?! – выпалила Соня, едва нажав на «ответ».

– Соня, Сонь, послушай! – раздался в трубке возбуждённый шёпот сестры. – Этот сейчас завалился!

Она сделала многозначительный упор на слове «этот».

– Кто – Женя? Вова?

– Да нет! Э-тот!

Митя? Соня прислонилась к холодной стене, не замечая, как леденеют на кафеле ноги.

– Эй, ты там слушаешь?

– Да… что… что ему надо?

– Да вообще аут какой-то! Звонок в дверь – думала, пожар! Вскочила – смотрю… охренела. И чего, думаю, припёрся? Названивает, не перестаёт. Ну, я открыла. Так он ввалился – меня отпихнул! При костюмчике, блин! Пьяный… вдрызг. Свет везде врубает – и в комнате тоже – и прямиком туда! Смотрит, как ошалелый, головой вертит… потом – к шкафу, распахнул, постоял, захлопнул. Вещи свои, что ль, искал?

– Не свои… – выдохнула Соня.

– Я ему: ты чё, козёл, ребёнка разбудишь! Вадька захныкал как раз во сне. А он замер на месте, как будто чё вспомнил, и – за угол, к кроватке. А Вадька так один глаз приоткрывает… и спросонья ему: «Ты снишься или вернулся?» Прикинь? Ну, а эта сволочь бух на пол, на коленки перед ним и говорит: «Снюсь… сам себе снюсь…» Это ребёнку-то! Вот придурок!

– И что Вадик?

– «А когда вернёшься?» – спрашивает. Этот молчит, сопит только. А потом вдруг: «Вадик, где она, где?» Парень спросонья не соображает, о чём даже речь. А этот опять: «Тут к тебе никакой дядя не приходил?» Тот ему – «Приходил!» Димон аж затрясся, прям побелел весь. «Кто? – говорит, – как выглядит?» А Вадька: «С бородой и с палкой!» Ну, про Деда Мороза же! Ой… Смех и грех, честное слово…

– А… он?

– Кто? А… ткнулся Вадьке в подушку… Парень наш совсем проснулся. Говорит: «Мить, у меня поезд сломался…» Ну, знаешь, от железной дороги который. И на столик показывает. А этот бормочет ему: «Вадька… Вадька… я тебе всё починю… Только ты меня подожди…» Ну, тут я не выдержала! Говорю, пошёл в баню отсюда! Чего привязался! Ну, он вскочил, и паровозик, кстати, в карман сунул, дурак. А потом за голову схватился – и к дверям. Слава те Боже, думаю. А он развернулся, как давай на меня орать, к стенке прижал: «Где она? У него, да?» Я говорю: «Пусти, идиот! Твоё какое дело теперь?» А у него лицо такое страшное стало… Я и говорю: «Она на работе, в ночную!» Он и убежал. Нет, вот падла! Ни себе, ни людям! В общем, мальчишку едва уложила… Минут десять как прошло.

– Сколько сейчас времени? – бессильно спросила Соня.

– Без десяти пять.

– Он что – пешком был?

– Не, кажется, на машине. Я не смотрела, но слышала, как уезжал.

– Пьяный? За рулём?

– Соня! О чём ты думаешь?! Нет, я не пойму! Он там свои дела сделал с невестой, и – сюда, тебя проверять! В мозги не укладывается!

Соня нажала отбой. Вернулась в комнату и снова залезла под одеяло, пытаясь согреться. Она дрожала – и от холода, и от тревоги. Голова отказывалась работать – Соня ничего не могла понять. Сцена ревности – почему именно сейчас, когда всю неделю прожил спокойно? Напился на собственной свадьбе и вспомнил? Всё равно – необъяснимо…

По расписанию Соне предстояло работать ещё до обеда, но Мария Фёдоровна обещала отпустить её после ночной. Соня едва дождалась её прихода, поблагодарила, торопливо оделась и убежала, забыв попрощаться. Она сама не знала, куда так спешит – возбуждение требовало каких-то действий. Соня выбежала на улицу, едва застегнув куртку.

Ночью ещё больше похолодало, дул сильный ветер, с неба валил снег. Соня накинула капюшон. Выйдя за ворота, она повернула к остановке и тотчас же увидела припаркованный у забора чёрный джип – не Митин, поменьше, с сильно тонированными, абсолютно тёмными стеклами.

Однако Митя был здесь. Он стоял, прислонившись спиной к закрытой дверце, без куртки, в одном костюме, чёрном, отлично на нём сидящем, но изрядно помятом, с белыми от снега плечами. Снег сыпал ему на обнажённую голову, за воротник расстёгнутой рубашки – галстук новобрачный где-то оставил.