Губернатор как будто на миг задумался.

– Все это отдает ложью, – сказал он. – Очевидно, этот человек ошибается или хочет ввести меня в заблуждение. Долг настоятельно велит мне удовлетворить его просьбу и провести этот опыт, по его словам решающий. Будь по-вашему, и коли возникла такая надобность, чтобы доказать, что вы заблуждаетесь, я выполню ваше требование. Марино! Марино!

На зов тотчас же откликнулся тюремщик – его лисья мордочка показалась в приоткрытой двери.

– Что угодно вашей милости? – осведомился он.

Олоне жестом остановил губернатора и сам обратился к тюремщику.

– Принесите таз с водой и полотенце, – сказал он и, отвесив ироничный поклон губернатору, прибавил: – Прекрасно сыграно, ваша милость! Отличная игра! Мое восхищение! Вот уж действительно, истинное удовольствие – видеть святую инквизицию в деле. Примите мои самые искренние поздравления! Даже за самой привлекательной внешностью не скроешь изощренного коварства. Ну хорошо, хорошо, ваша милость, повторяю – отличная игра! Ваша взяла. И раз уж вам непременно хочется знать, кто я, придется удовлетворить ваше любопытство. Думаю, – продолжал он с язвительной иронией, – узнав меня, этот весельчак, который исправно служит при вас шутом, будет неприятно удивлен. Вы, конечно, позволите, ваша милость? – с усмешкой спросил Олоне, стягивая с себя куртку.

И, не дожидаясь ответа, тем более что тот мог быть только положительным, он окунул голову в таз, приступив к водным процедурам.

Такое мужество и хладнокровие совершенно ошеломили Онциллу с губернатором. Две или три минуты в камере стояла мертвая тишина.

Вдруг Олоне сорвал с головы парик и, отшвырнув его далеко в сторону, легко оправил свои длинные светлые волосы, упавшие ему на плечи; потом обернулся и отбросил полотенце, скрывавшее его лицо.

– Теперь узнаете меня? – с горькой усмешкой спросил он.

– Олоне! – вскричал Онцилла, невольно отпрянув назад. – Олоне, брат Дрейфа!

– Да, Олоне, – продолжал молодой человек, гордо вскинув голову, – брат Дрейфа! Но я здесь совсем не для того, чтобы вынюхивать, что творится в городе, и готовить высадку флибустьеров, в чем вы меня обвиняете. А чтобы защищать оклеветанного человека и, рискуя своей головой, расстроить коварные тайные козни, которые против него замыслили подлые враги.

– Сеньор, – сказал в ответ губернатор, – вы постыдно разыграли меня. Я мог бы отомстить вам за такое и бросить вас обратно в клоаку, откуда вытащил. Но мне противна столь низкая месть, так что вы останетесь здесь до тех пор, пока вашу участь не решит суд, а он соберется очень скоро.

– Сеньор губернатор, перед тем как мы расстанемся, мне хотелось бы сказать вам пару слов.

– Говорите, сеньор, что вам угодно?

– Я хотел сказать, сеньор, только вот что, поскольку, надеюсь, вы не держите меня за простака. Словом, я хочу, чтобы вы знали, сеньор: за время нашего долгого разговора я ни на миг не поверил в ваше лицемерное чувство справедливости. Я раскусил вас, едва вы заговорили, и догадался, что за всеми вашими подспудными ухищрениями скрывается какая-то цель, которую вы хотите достичь во что бы то ни стало. Вся эта ваша комедия была ловко подстроена и, главное, прекрасно сыграна. Если вы и дальше будете следовать советам презренного негодяя, чьи уроки впитываете как губка, честное слово, из вас может получиться неплохой актер.

Губернатор до крови закусил губу, но не счел нужным отвечать на эту насмешку.

– Прощайте, – проговорил он. – Пеняйте только на себя за то, что оказались в таком положении. И готовьтесь предстать перед судьями.

С этими словами он развернулся и вышел из камеры, жестом велев Онцилле следовать за ним. Тот на мгновение замешкался, потом подошел вплотную к Олоне и бросил ему в лицо взгляд, полный язвительной усмешки.

– Ну что, приятель, – сказал ему он, – как мой реванш, удался?

– Убирайся, Иуда! – передернув плечами, бросил в ответ молодой человек. – Ты слишком ничтожен и мерзок, чтобы внушить мне хотя бы даже мысль о ненависти к тебе!

Сказав так, он плюнул ему в лицо.

В ответ на столь жестокое оскорбление Онцилла взревел от гнева и уже было набросился на Олоне. Но тот обладал недюжинной силой и был готов к нападению. Он схватил негодяя за руки и, несмотря на его отчаянные усилия, удерживал их, не давая высвободиться.

– Убирайся, подлец! – продолжал Олоне. – Радуйся своей победе, благо недолго осталось! Потому что, даже если я умру, клянусь тебе, за меня отомстят, и месть эта будет страшной.

Он оттолкнул Онциллу, да так резко, что тот оступился и отлетел к противоположной стенке, крепко ударившись спиной. Но, с трудом удержавшись на ногах, он тут же принял надменный вид и метнул во врага испепеляющий взгляд.

– До свидания! – угрожающе процедил он.

После ухода Онциллы прошло около часа, как вдруг скрежет двери, которую отпирал тюремщик, вывел заключенного из некоего подобия оцепенения, внезапно навалившегося на него после долгой психологической борьбы.

– Ну что там еще? – спросил молодой человек.

Тюремщик, казалось, пропустил его слова мимо ушей и обратился к кому-то, кого заключенный не видел.

– Проходите, сеньоры, – сказал он. – Тот, кого вы ищете, здесь. Только помните, времени у вас полчаса.

Вслед за тем в камеру робко прошли две дамы – лица обеих были скрыты под вуалью.

Тюремщик ретировался, тщательно заперев за собой дверь.

Олоне поднялся, совершенно не понимая, что происходит.

Дамы приподняли каждая свою вуаль – молодой человек вскрикнул то ли от изумления, то ли от ужаса.

Посетительницами оказались герцогиня де Ла Торре и ее дочь донья Виолента.

А теперь давайте вернемся к нашему храброму Питриану, с которым мы расстались в ту минуту, когда он, совершив блестящий рывок, чтобы спасти своего друга, – и Олоне непременно был бы спасен, не придави лошадь ему ногу, – бросился во весь опор прочь с дороги, проскочив сквозь кучу врагов, давя и круша всякого, кто пытался его удержать.

Лошадь у Питриана была отборная – настоящий огонь, и сил у нее еще с лихвой хватало на долгий перегон, благо заездить ее не успели и перед тем она отдыхала целый час, пока двое наших друзей вели меж собой свой тайный разговор.

Молодчики, недолго думая, отказались от погони за беглецом, которого, ясное дело, им было не догнать; к тому же они прониклись к нему почтением сродни благоговейному страху.

Сделав крюк и вернувшись в лес, Питриан пустил лошадь шагом; перезарядил пистолеты, привел себя в порядок, чтобы скрыть любые уличающие следы; и, сильно опечаленный несчастьем, постигшим его друга, хотя ему самому удалось спастись, как беспечный путник, направился к Медельину, куда благополучно прибыл с сигариллой в зубах.