царил тревожный полумрак, который мог бы казаться приятным, но из-за нехороших мыслей, роившихся в голове, лишь усугублял недобрые предчувствия. Как же хотелось верить, что они беспочвенны!

На полутёмной сцене затанцевали белые силуэты, среди множества спустившихся с потолка фонарей в центре проступила фигура менестреля с арфой.

— Мой народ всегда был более категоричным, — тихо сказала Туивьель, чуть наклонившись к Вирессэ, — мы не принимали помощи тех, кто однажды встал не на нашу сторону. Наверное, поэтому нас практически не встретишь теперь в Эндорэ. Ты ведь искренне веришь, что Глоссар не предаст тебя? Что он помог тебе искренне?

Супруга Карнифинвэ уверенно кивнула.

— Мы все ошибаемся, а порой и предаём, — сказала она полушёпотом. — Но что отличает предательство от прозрения? Только наши мотивы. Выглядит и то, и другое одинаково. И одинаково ранит того, кто обманулся в ожиданиях.

— Тяжесть последствий тоже важна, — словно через силу проговорила мать Артельмира Химрингского, опуская глаза. — Она даже важнее мотивов.

Заиграла музыка. Сначала звучали только отдельные ноты, падая со сцены словно росой или слезами. Постепенно мелодий стало больше, но всё равно сохранялось ощущение капели, как будто только начавшийся дождь угрожающе усилился.

Глоссар, ласково касаясь струн арфы, смотрел в зал на Вирессэ, не замечая танцующих вокруг белых фигур.

— Я сел за стол, — запел он с грустной насмешкой сожаления о невозможном, — я хочу рисовать,

Я не делал этого эпох шесть или пять.

Так вызывающе манит девственность белого листа!

И взял я перо со словами: «Мир спасет красота».

Движение силуэтов на сцене ускорилось, музыка зазвучала будто волнами гонимой переменчивым ветром стены ливня. Интонация Глоссара стала обречённой:

— Я поставил точку на белом листе.

Лишь точку на белом! Хлоп! И конец красоте!

Одной точкой убита гармония белого листа!

Я сломал перо со словами: «Мир спасет красота».

Живи, белый лист, живи, дорогой!

И радуй глаз своей чистотой.

Покуда ты чист, стоит белый свет.

Живи, белый лист, живи вечность лет.

Находившаяся рядом с Вирессэ служанка вдруг осторожно отсела, и на её месте оказался лорд Арагарон с букетом цветов. Золотоволосая эльфийка, вздрогнув, побледнела.

— Мне, оторнор, поздно уже начинать, — с иронией пропел бывший втородомовский менестрель, — на белом листе ерунду рисовать.

Я давно пою песни, нынче совесть чиста.

А слова в этом месте: «Мир спасет красота».

Танец истаял весенним снегом, Глоссар поклонился.

— Пойдём поговорим на улице, — встала с места Вирессэ, точно зная, что не хочет сидеть на представлении рядом с бывшим женихом даже ради друга.

Попытавшись не взять букет, эльфийка, однако, быстро поняла, что Арагарон не оставит её в покое, поэтому забрала цветы и оставила на сцене. Глоссар кивнул с поддержкой и благодарностью.

Когда двери театра остались позади, лиц Эльдар коснулся тёплый ветер, обещавший скорое лето. Даже здесь, в Крепости Вечного Марта.

— Пожалуйста, лорд Артахэру, — Вирессэ постаралась говорить спокойно, хотя голос всё равно выдавал эмоции, — пойми, для нас нет пути назад.

— Ни для кого нет этого проклятого пути, — скривился сын дортонионских владык. — И единственный верный — вперёд, вместе, против Моргота.

Ещё великий час к нам не пришёл,

Ещё войну враги не проиграли.

Но звёздный флаг узрит с небес орёл!

Настанет день, которого так ждали!

Только никто не живёт и не обязан жить одной войной! Я был в осадном лагере, был в Барад Эйтель, и везде есть место любви и семье.

— В моей жизни тоже есть место любви, — резко сказала Вирессэ. — Но не к тебе, лорд. И вестей я жду не из тех краёв.

Эльф сжал зубы и кулаки, его перетряхнуло. Испугавшись, что ревность толкнёт бывшего жениха на необдуманные поступки, супруга принца Карнифинвэ чуть отступила назад.

— Ах, не из тех, — Арагарон выдохнул. — Что ж, из Хитлума тоже есть новости, только не для тебя. Но я дождусь… — едва не подавившись нахлынувшим гневом, лорд потряс указательным пальцем. — Я дождусь новостей для тебя! И первым тебе их сообщу! И тогда… тогда…

— Нет, — прервала сбивчивую речь лорда Вирессэ. — Даже тогда. Нет. Мы не построим счастье, Артахэру. А несчастливы мы можем быть и по отдельности. Прошу, оставь меня, иди своей дорогой, а я пойду своей.

— У нас общая дорога, — удивительно спокойно произнёс эльф. — Если я скажу, что у меня есть новости из Хитлума, которых ты ждёшь, ты выпьешь со мной вина? Не дома — прямо здесь, на площади.

Ответить сразу не получилось. Супруга Карнифинвэ опешила, в сердце запылал протест, распаляемый недоверием и практически непоколебимым убеждением — бывший жених врёт. Однако, если его выслушать, а потом переспросить у Туивьель, получится смешать лжеца с грязью, тем самым расширив и так огромную пропасть между собой и мешающим жить Эльда. Если в лорде Арагароне есть хотя бы жалкие остатки гордости, он больше не подойдёт к опозорившей его женщине на полёт стрелы. Только что-то подсказывало эльфийке — когда речь идёт о задетом самолюбии, гордости места не остаётся.

— Хорошо, — через силу произнесла Вирессэ и увидела во взгляде Артахэру торжество, какое бывает у охотника, заметившего попавшуюся в ловушку дичь.

«Я — не твоя добыча», — зло подумала эльфийка, стараясь не выдать истинных чувств.

Вместе с довольным собой лордом Вирессэ пошла по красно-серому граниту площади к небольшому тёплому фонтану.

— Всё началось с того, — заговорил Артахэру, купив вина и подав бывшей невесте бокал, — что Хеправион смог убедить Алмарила Таргелионского вернуться на север. Принц, однако, заявил, что сначала в таком случае заедет в Хитлум. Он не объяснил причину такого решения. Возможно, просто узнал от кого-то, что к узурпатору Нолофинвэ едет тинголовский вассал. Это событие сродни новому нападению дракона, понимаешь?

Вирессэ выпила вина. Сладкое, ягодное. Радостно, что хотя бы хмельной напиток в Арде бывает не горьким. Дортонионский лорд сделал глоток, помолчал, выжидая, но эльфийка ничего не говорила и не просила продолжать.

— Алмарилу во втородомовской столице были не рады, однако он смог найти тех, кого удалось подкупить.

— И