Но мир не погрязнет во тьме недоверия,

Пока не ослабнет железный кулак

Великой короны хитлумских владений.

Слова песни, напоминающей боевой марш задели за живое, заставили ощутить стойкое отвращение к менестрелю: пока Хадор сам думал разное о своём народе, это не казалось чем-то особенным, но стоило упомянуть об угасании огня Мараха чужаку, как вождь Лориндол сразу почувствовал готовность доказывать любому, не выбирая средств, что его люди — самые-самые.

— Летает орёл от морей до морей,

Но Валар служить — набивать оскомину!

Мой сюзерен выше всех королей,

Ведь я служу верховному нолдорану.

На пиру у Голфина тоже играла музыка — та же, что и во время прошлой поездки в Хитлум. Менестрели пели о верном пути, о верном выборе и верности в целом, и те строки глубоко ранили сердце вождя:

«Следуй за светом! Пройти дорогой солнца

Сможет лишь верный, любой другой умрёт.

Слёзы в глазах, и сердце сильно бьётся,

Но час настал, и солнце ждёт».

Засидевшись дома, Хадор понял, что ему тоже хочется слышать о себе подобные песни. Их ведь и в походах петь можно.

— Дортонион пал, он не ведал цены

Таким, как я, угасая в серости.

Такие, как я, остаются верны,

Пускай на земле не останется верности.

Гильдис улыбалась — ей тоже нравилась песня нарядившегося человеком эльфа. Что ж, пусть и музыканты Дор-Ломина поют о преданности вождю.

— Слезливые девы возносят любовь.

За славу, за плату, за женские прелести

Продаст сюзерена и друга любой.

Но я — солдат и пребуду им в вечности.

Последние слова заставили снова вспомнить о принце Фингоне. Поговаривали, будто он уехал из Барад Эйтель к женщине. Неужели он предал отца и своих воинов ради «прелестей»?!

С одной стороны, такое не укладывалось в голове, но с другой — почему нет? Увы, на измену способны все разумные создания и, как это ни неприятно осознавать, даже носящий имя Отважный может испугаться.

Что ж, пусть теперь эльфы подражают людям, а не наоборот.

***

Весна запела голосами птиц, лес утратил аромат зимы, сменив его на пьянящие запахи пробуждающейся природы.

Крепость Стрела утопала в вечной и лишь раскрывающейся зелени, дороги к ней сузились, поэтому карета ехала всеми колёсами по молодой траве. Видеть такое было удивительно, Эрестор посмотрел на родича-летописца, которого взял с собой в поездку глава семьи. Эронел ничего не сказал, просто записал необычное наблюдение.

Ситуация выходила крайне спорной и странной: дочь лорда Новэ Корабела Линдиэль стала жить в замке нолдорского принца Астальдо, однако не объявила себя женой и никакого иного статуса не подтвердила.

«Мы просто любим друг друга и хотим быть вместе», — гласило единственное объяснение, которого пришлось ждать слишком долго.

Крепость выглядела заброшенной. Погружённая в молчание твердыня казалась необитаемой, несмотря на встречающихся во дворе слуг — возникало чувство, будто это не живые эльфы, а тени. Лорд Кирдан вышел из кареты, дал знак Эронелу и Эрестору следовать за ним. Взгляды Нолдор Стрелы стали подозрительно встревоженными, что ещё больше взволновало отца Линдиэль и заставило задуматься остальных родичей.

— Великий Вала Улмо! — негромко произнёс владыка Невраста. — Направь нас на верный путь, как волна ведёт корабль к безопасному берегу! Не дай увидеть врага в недружелюбном чужаке.

Жители Крепости Стрела стали выглядеть смущёнными, словно чего-то стыдились. Эрестор помнил, как лорд Новэ ещё до поездки резко высказывался, на корню пресекая все домыслы о возможном насильном удержании дочери нолдорским принцем. Да, он братоубийца, да, друг главы Первого Дома Нолдор — зачинщиков кровавой резни. Однако Кирдан чётко дал понять, что события в Альквалондэ при нём следует именовать не иначе, как трагедия, поскольку Вала Улмо не позволил бы оркам в обличии эльфов переплыть море. Правду узнать из чьих-либо уст невозможно, поэтому и самим не стоит распространять ложь, какой бы приятной или удобной она ни была.

Стальные двери со строгими угловатыми узорами открылись навстречу гостям, и из главного здания дворца вышла в сопровождении свиты Линдиэль. Одетая в тёплое платье, украшенное серебром, словно латной бронёй, дочь лорда Корабела не выглядела пленницей, однако и счастливой не казалась. Словно боясь сболтнуть лишнего, леди сжала зубы, слегка вздрогнула и бросилась в объятия отца.

***

Бесконечно откладывать разговор с родителями не представлялось возможным, Линдиэль это понимала, однако отчаянно не хотела видеться ни с кем из родни. До последнего стараясь обойтись письмами, леди упорно уводила разговор от политических тем, но отец оставался непреклонным.

«Часть Семиречья отойдёт хитлумской короне?»

«На что может претендовать Невраст теперь?»

«Были письма в Дориат или из Дориата?»

«Нолофинвэ высказывал пожелания о дальнейших делах со мной?»

«Какие условия твоего союза с сыном верховного нолдорана? Должны ли мы обсудить военную помощь Хитлуму?»

«Что унаследуют ваши дети?»

Вопросы сыпались градом, Линдиэль понимала, что ответить ей нечего, поэтому лишь посылала ничего не объясняющие письма с одним и тем же содержанием:

«Я и принц Фингон не являемся мужем и женой. Это наше обоюдное решение, чтобы защитить нашу любовь от политики».

Но, похоже, бесконечно обороняться словами на бумаге невозможно.

Когда стало доподлинно известно, что отец скоро приедет, Линдиэль пришлось поговорить об этом с Астальдо. Эльфийка не сразу, но привыкла, что надо хотя бы делать вид, будто смотрит в глаза обезумевшему от любовных чар мужчине хотя бы делать вид, что его поведение и слова не пугают, а пустой, словно ищущий помощи взгляд — это совершенно нормальное явление, и вообще, все так смотрят. Но главное — ложиться в постель по первому намёку, чтобы влюблённый безумец не начал извиняться и оправдываться за прошлые оскорбления, неудачи в войне и за деяния тирана-родителя. И перед серьёзной беседой пришлось как следует постараться ублажить Астальдо, чтобы он ни в коем случае не усомнился: любовь важнее чего угодно.

— Мой отец приедет в начале апреля, — через силу произнесла Линдиэль, закончив ласки и изобразив наслаждение. — Тебе необязательно говорить с ним, поскольку он просто решил повидать меня.

— Лорд Новэ? — Астальдо задал вопрос и вдруг изменился в лице.

Леди давно привыкла, что её мужчина отгородился от мира и смотрел