Спустя три года после смерти Фитц-Нормана его сын Брэддок решил, что дело пора закрывать. Сумма богатств, которые он и его отец смогли извлечь из горы, уже не поддавалась никакой оценке. Он вел зашифрованный гроссбух, в который заносил приблизительное количество радия в каждом из тысячи банков, куда он обращался, и псевдонимы, под которыми он был в этих банках известен. И он поступил очень просто: он закрыл шахту.

Он закрыл шахту. Того, что было из нее уже добыто, хватило бы на невероятно роскошную жизнь нескольким грядущим поколениям Вашингтонов. Теперь его единственной заботой стала защита секрета, поскольку если секрет раскроется, то в сопутствующей этому панике он тоже будет низринут в пучину отчаянной бедности, как и весь остальной мир частных собственников.

Вот в какую семью приехал погостить Джон Т. Ангер, и вот какую историю он услышал в первое же утро по прибытии в гостиной с серебряными стенами.

V

После завтрака из огромного мраморного холла Джон вышел на улицу и с любопытством осмотрел открывшийся перед ним пейзаж. Над всей долиной, над открытым простором лужаек, озер и садов, от алмазной горы и до крутого гранитного утеса милях в пяти, еще нависала неподвижная дымка золотистого тумана. То здесь, то там купы вязов создавали ажурные тенистые рощицы, непривычно контрастируя с зелеными массивами сосновых лесов, до синевы крепко обхватывавших холмы. Едва бросив взгляд, Джон увидел, как в полумиле от него три олененка друг за другом протопали от одной изолированной группы деревьев к другой, исчезнув с неуклюжей веселостью в окантованном сумраком полумраке. Джон не удивился бы, увидев между деревьев козлоногого фавна со свирелью или заметив среди густой зеленой листвы мелькнувшее розовое тело и светлые волосы нимфы.

В ожидании чего-то необычного он спустился по мраморной лестнице, едва не разбудив пару дремавших у подножия шелковистых русских волкодавов, и отправился по неведомо куда ведущей дорожке, вымощенной белым и голубым кирпичом.

Он наслаждался жизнью на полную катушку. Счастье и одновременно несчастье молодости в том, что она никогда не живет настоящим, а всегда оценивает день, сравнивая его с собственным лучезарным воображаемым будущим: цветы и золото, женщины и звезды – все это лишь прообразы и пророчества той несравненной и недостижимой юной мечты.

Джон обогнул рыхлую клумбу с густыми кустами роз, наполнявшими воздух тяжелым ароматом, и пошел напрямик через парк туда, где под деревьями виднелись пятна мха. Ему еще никогда не доводилось лежать на мху, и он захотел проверить, действительно ли это так приятно, как об этом рассказывают? И тут он увидел, что к нему по траве идет девушка. Он никогда не видел никого красивее!

На ней было короткое белое платье чуть ниже колен, а ее волосы украшал венок из резеды, в котором сверкали голубые круглые сапфиры. Ее босые розовые ножки на ходу разбрасывали росинки. Она была младше Джона: ей было не больше шестнадцати.

– Привет, – негромко воскликнула она, – меня зовут Любочка!

Для Джона она уже значила гораздо больше. Он устремился к ней, а приблизившись, едва успел остановиться, чтобы не наступить на ее босые ножки.

– Мы с вами еще не знакомы, – проворковал ее тихий голос. А голубые глазки добавили: «И вы очень много потеряли…» – А с моей сестрой Жасмин вы познакомились вчера вечером. Я вчера отравилась латуком, – продолжал ее тихий голос, а глазки опять добавили: «… а когда я больна, я очень милая – и когда здорова, тоже».

«Вы поразили меня в самое сердце, – отвечали глаза Джона, – но и я не такой уж увалень».

– Здравствуйте, – произнес он вслух. – Надеюсь, сегодня вам лучше?

А глаза его робко добавили: «Вы очаровательны!»

Джон заметил, что они уже какое-то время идут по тропинке. Она предложила отдохнуть, и они вместе присели на мох, мягкость которого ему оценить так и не удалось.

Он относился к женщинам критически. Одного-единственного дефекта – жирных коленок, хриплого голоса или стеклянного глаза – было достаточно, чтобы вызвать у него полнейшее равнодушие. И вот, впервые в жизни рядом с ним находилась девушка, казавшаяся воплощением телесного совершенства.

– Вы из восточных штатов? – спросила Любочка с очаровательным любопытством.

– Нет, – коротко ответил Джон. – Я из Аида.

То ли она никогда раньше не слышала об Аиде, то ли не смогла придумать, чтобы такого приятного на это сказать, но дальше эту тему она развивать не стала.

– А я этой осенью поеду на восток учиться, – сказала она. – Как вы думаете, мне там понравится? Я еду в Нью-Йорк, в пансион мисс Балдж. Там очень строгие нравы, но в выходные я буду жить дома, с семьей, в нашем нью-йоркском особняке, потому что папа слышал, что девушки в пансионе должны ходить парами.

– Отец хочет, чтобы вы были гордыми, – заметил Джон.

– Да, это так, – ответила она, и ее глаза гордо блеснули. – Никого из нас никогда не наказывали. Отец сказал, что этому не бывать! Когда моя сестра Жасмин была маленькой, она однажды столкнула папу с лестницы, а он просто встал и пошел, прихрамывая. Мама несколько… изумилась, – продолжила Любочка, – когда услышала, что вы из… ну, откуда вы родом… Она сказала, что когда она была девочкой… Ну, видите ли, она ведь испанка и несколько старомодна.

– Вы часто здесь бываете? – спросил Джон, только чтобы не показать, что его слегка задело ее последнее замечание. Оно показалось ему невежливым намеком на его провинциализм.

– Мы с Перси и Жасмин живем здесь летом, но следующим летом Жасмин поедет в Ньюпорт. Через год, осенью, она выйдет в свет в Лондоне, ее представят королю.

– Знаете, – нерешительно сказал Джон, – а ведь вы не такая уж неопытная, как я подумал, когда вас впервые увидел!

– Нет-нет, я вовсе не такая, – поспешно воскликнула она. – Даже представить себе не могу, что я такая! Я считаю, что девушки и юноши с опытом – это ужасно пошло, правда? И я совсем не такая, честное слово! Если вы меня такой считаете, то я сейчас расплачусь!

От огорчения у нее задрожали губы.

Джон тут же нашелся:

– Я не серьезно; я хотел лишь вас подразнить.

– И я бы ничего не почувствовала, если бы была такой, – не успокоилась она, – но я ведь не такая! Я очень наивная девочка. Я не курю, не пью и читаю только стихи. Не знаю ни математики, ни химии. Я очень просто одеваюсь – точнее, я почти не ношу одежды. Думаю, что «опытной» меня назвать не может никто! Я считаю, что девушка должна наслаждаться своей юностью в нравственной чистоте.

– И я с вами согласен, – искренне сказал Джон.

Любочка снова повеселела. Она улыбнулась ему, и единственная забытая слезинка скатилась вниз из самого уголка голубого глаза.

– Вы мне нравитесь, – шепнула она ему на ушко. – Вы, наверное, собираетесь проводить все время с Перси, но не могли бы вы немного побыть и со мной, пока вы здесь? Подумайте, ведь я же просто непаханая целина! В меня еще никто никогда не влюблялся. И мне никогда не разрешали оставаться с мальчиком без взрослых – ну, Перси не считается. Я пришла в эту рощу лишь в надежде, что найду здесь вас и рядом не будет никого из семьи.