– Мама, – сказал Перси, – это мой друг Джон Ангер, он из Аида.

Этот первый вечер остался в памяти Джона вихрем из множества красок, быстро сменяющих друг друга ощущений, тихой, будто любовный шепот, музыки и прекрасных вещей, света и теней, движений и лиц. Седовласый мужчина, пивший стоя многоцветный ликер из хрустальной рюмки с золотой ножкой. Девушка с лицом, будто цветок, одетая, как Титания, с вплетенными в волосы сапфирами. Комната, в которой цельное мягкое золото стен подавалось под нажимом его руки, и комната, воплощавшая идеальное представление абсолютной призмы: потолок, пол и все остальное, все было покрыто непрерывной массой алмазов, подсвеченных высокими фиолетовыми торшерами по углам, алмазов всех возможных размеров и форм, белизна которых ослепляла и могла сравниться лишь с самой собой, поскольку находилась за пределами человеческих желаний или грез.

Сквозь лабиринт этих комнат и прошли двое ребят. Иногда подсвеченный снизу, у них под ногами, пол вспыхивал бриллиантовыми узорами – то варварски дисгармоничными цветами, то пастельной нежностью, то абсолютной белизной, а то и искусной утонченной мозаикой, подобной тем, что лежат в мечетях у берегов Адриатики. Иногда под слоем толстого стекла виднелась бурлящая голубая или зеленая вода, в которой плавали проворные рыбки и водоросли с радужными листьями. А затем они шествовали по мехам всевозможных видов и оттенков или же по коридорам, отделанным бледной слоновой костью, сплошной, будто вся отделка была вырезана из цельного гигантского мастодонта, вымершего задолго до появления человека…

Затем – едва оставшийся в памяти переход, и вот они уже за ужином. Каждая тарелка состояла из двух почти незаметных слоев цельного алмаза, между которыми находилась искусно выполненная изумрудная филигрань, будто шитая зелеными нитями прямо из воздуха. Из далеких коридоров доносилась музыка, протяжная и ненавязчивая; его мягчайшее кресло точно повторяло форму его спины, и когда он выпил первый стакан портвейна, это кресло, казалось, поглотило и убаюкало его. Пытаясь перебороть сонливость, он ответил на заданный ему вопрос, но медовая нега, овладевшая его телом, лишь усиливала иллюзию, будто все это происходит не наяву: драгоценные камни, ткани, вина и металлы смешались в его сознании в сладкий туман.

– Да, – вежливо пересилив себя, ответил он, – у нас там внизу действительно жарко.

Он даже смог негромко рассмеяться; затем, без какого-либо движения, не чувствуя никакого сопротивления, он, как ему показалось, взмыл вверх и поплыл, оставив недоеденным мороженое, розовое, как мечта… Он уснул.

Проснувшись, он осознал, что прошло несколько часов. Стояла тишина; он находился в обширной комнате с черными, как смоль, стенами и приглушенным освещением – столь слабым и едва уловимым, что его никак нельзя было назвать светом. Над ним возвышался юный хозяин.

– Ты уснул за ужином, – сказал Перси. – Я тоже чуть не уснул – так приятно было после года в школе вновь почувствовать комфорт. Пока ты спал, слуги раздели и искупали тебя.

– Я на кровати – или это облако? – чуть слышно пробормотал Джон. – Перси, Перси! Подожди секунду. Я хотел бы извиниться.

– За что?

– За то, что не поверил тебе, когда ты сказал, что у тебя есть алмаз – огромный, как отель «Ритц-Карлтон».

Перси улыбнулся:

– Я знаю, что ты мне не поверил. Это ведь гора, понимаешь?

– Какая гора?

– Гора, на которой стоит вилла. Для горы она не так уж и велика. Однако, не считая пятидесяти футов земли и гравия на поверхности, она вся – сплошной алмаз. Цельный алмаз, одна кубическая миля, без изъянов. Да ты меня слушаешь? Эй!

Но Джон Т. Ангер уже снова спал.

III

Настало утро. Проснувшись, он сонно отметил, что комнату тут же залил плотный солнечный свет. Черные панели на одной из стен сдвинулись по невидимым рельсам, впуская в комнату день. Рядом с кроватью застыл высокий негр в белой форме.

– Добрый вечер, – пробормотал Джон, собирая вместе разбежавшиеся мысли.

– Доброе утро, сэр! Готовы принять ванну, сэр? Не нужно вставать – я перенесу вас, только расстегните пижаму, вот так. Благодарю вас, сэр.

Джон лежал, не двигаясь, пока с него снимали пижаму – это было забавно и приятно. Он подумал, что прислуживавший ему черный Гаргантюа сейчас поднимет его, как ребенка, однако ничего подобного не произошло; вместо этого кровать медленно накренилась набок, и он покатился, немного испугавшись, к стене. Однако, когда он достиг стены, драпировка на ней раздвинулась, и, проскользнув вниз по пушистому скату еще пару ярдов, он мягко шлепнулся в теплую воду.

Он посмотрел вокруг. Дорожка или скат, по которому он прибыл, медленно свернулась обратно на место. Вытолкнули его в другое помещение, и он оказался в римской ванне, и лишь голова его торчала над уровнем пола. Все стены вокруг, а также стенки и дно самой ванны, представляли собой голубой аквариум, а через хрустальную поверхность, на которой он сидел, можно было видеть отделенных от него лишь слоем стекла рыбок, плававших среди янтарных огней и даже скользящих вблизи его вытянутых пальцев, будто не замечая их. Сверху, через стекло цвета морской волны, падал солнечный свет.

– Мне показалось, сэр, что вам сегодня подойдет теплая розовая вода с мыльной пеной, сэр. А после – прохладная морская вода.

Негр стоял рядом.

– Хорошо, – согласился Джон, глуповато улыбаясь, – как скажете.

Заказывать ванну в соответствии с его собственными скудными жизненными стандартами показалось ему верхом самодовольства и ничуть не отличной идеей.

Негр нажал кнопку, пошел теплый дождь – вроде бы сверху, но на самом деле, как обнаружил Джон чуть погодя, из установленного рядом фонтанчика. Вода приобрела бледно-розовый оттенок, и из четырех миниатюрных моржовых голов, стоявших по углам ванны, в нее хлынули струи жидкого мыла. Через мгновение дюжина маленьких лопастных колес, укрепленных по бокам, вспенили смесь в лучистую радугу розовой пены, мягко окутавшей его своей приятной легкостью, то тут, то там взрываясь сияющими розовыми пузырями.

– Не включить ли кинопроектор, сэр? – почтительно предложил негр. – Сегодня можно посмотреть комедийную фильму или, если прикажете, можно заменить на что-нибудь серьезное.

– Нет, благодарю вас, – вежливо, но твердо отказался Джон.

Он наслаждался ванной и не желал, чтобы его отвлекали. Но отвлечься пришлось. Мгновение спустя он уже напряженно вслушивался в доносившиеся снаружи звуки флейты, складывавшиеся в мелодию, подобную водопаду, прохладному и зеленому, как сама комната; затем вступила звонкая флейта-пикколо, и музыка стала хрупкой, будто кружево мыльной пены, укрывавшей и нежившей его тело.

После живительно прохладной соленой и завершившей омовение пресной воды он вышел из ванны и вошел в пушистый халат; на покрытой таким же материалом кушетке в него втирали масло, спирт и травы. Потом он уселся в роскошное кресло, где его побрили и чуть подровняли ему челку.