старался не выпячиваться, вышел на улицу, осмотрел усадьбу, потом забрал из ящика на калитке газеты и спокойненько почитывал у окна.

Стол был уже загроможден тарелками со снедью, а они все суетились, таскали взад-вперед какие-то банки, миски, мешочки.

Ужин затянулся за полночь. Тяжелый на раскачку Григорий разговорился, и уже трудно было его остановить. Особенно кода узнал, что я инженер не кабинетный и собственными руками собираю и схемы, и приборы. Он увидел во мне своего брата механизатора и хлынули накопленные молчуном обиды на глупых и безруких начальников. Зоя сердилась на мужа, но Анюта ее успокаивала. Ей нравилось, что Григорий проникся ко мне доверием.

Я и после замечал ее детское желание похвастаться моими достоинствами. И находила ведь. Отыскивала, где я и сам не ожидал. На другой день, когда я по дороге из магазина выпросил у девчонок, копающихся на пришкольном участке, десяток гвоздик и, чтобы букет казался повнушительнее, добавил к цветам сосновую и березовую веточки, она усмотрела в этом необыкновенно утонченный вкус и целый вечер требовала от Зои с Григорием подтверждения своего открытия.

Но до следующего дня надо было еще дожить.

В третьем часу, устав уговаривать мужа замолчать, Зоя начала убирать со стола. По субботам они работали. Пора было укладываться. Анюта отозвала меня в сенцы и спросила: «Ничего, если я постелила нам на сеновале?» И сразу же начала успокаивать, что там совсем не холодно. Ей было неудобно, она стыдилась предлагать ночлег в сарае. А оглушившие меня слова «постелила нам» слетели совсем естественно.

Мне было двадцать девять лет. Шесть из них я промотался по гостиницам и считал, что научился разбираться в женщинах. Опыта, слава богу, хватало. Порою все выходило очень просто. Может быть, в ком-то подобные встречи и вызывают брезгливость – может быть, но не во мне. Я был только благодарен, что меня избавляют от унизительных уговоров, нет ничего противнее пустых обещаний и клятв, когда на самом деле все очень грубо и просто. Хотя цену этой простоте я знал. И все-таки главное, что она не заставала меня врасплох.

Но с Анютой все вышло неожиданно. И тогда я подумал, что она любит. Иначе откуда взяться такой смелости?

И я сдался. Оттаял, что ли. Уже в первое наше утро у меня появилось подозрение – а не навсегда ли это?

Подозрение не пропадало до конца командировки, которую я продлил, взвалив на себя грязную и необязательную работу. Лишь бы не уезжать.

Вечерами Анюта приходила ко мне на завод. Я заранее брал у механика ключ от его кабинета. В нем стоял засаленный диван, зато окна выходили на глухую стену, а дверь надежно запиралась. Лучшего места для встреч в счастливом, но негостеприимном городишке мы не смогли найти. Случалось, что в самый неподходящий момент начинал названивать телефон. Как ни странно, но меня это пугало сильнее, чем Анюту. Я злился. А она тихо смеялась.

Так продолжалось восемнадцать дней. Каждое утро я с нетерпением ждал вечера, чтобы увидеть Анюту. Опять же – совсем незнакомое состояние. Обычно, добившись своего, я начинал уставать от женщины. Спасали постоянные разъезды. Они постепенно гасили любые надежды, связанные со мной. Тем более что обещаниями я не баловал. И меня вынужденно бросали, освобождая от бурных истеричных разрывов. Такие позиционные войны иногда тянулись годами. Я умел терпеть. Но если замечал, что моя свобода под угрозой окруженья, тогда уж рубил наотмашь. И потом обходил за семь верст.

Но Анюта ни разу не попыталась забрать в стирку мои рубашки и ни разу не похвасталась умением шить, вязать или мариновать помидоры. Надвигался срок отъезда, но она и словом не обмолвилась о том, что с нами будет дальше. Она молчала, и тогда заговорил я. Я сказал, что буду счастлив, если она пойдет за меня замуж. Долго подбирал слова, может быть, все восемнадцать дней, но ничего более умного не придумал. Она заплакала, и первый раз я услышал от нее «люблю». И тут же она повторила это слово еще раз двадцать. Одно голое слово. И никаких вопросов, никаких планов и загадываний. Я не выдержал и расхвастался почти построенной квартирой. Не забыл порассуждать и о работе: не мог же я раскатываться от семьи по командировкам, предстояли поиски нового места, но с моей практикой только свистни – и посыплются предложения одно другого заманчивее. В общем, распахивал ворота в тайники.

Мы разговаривали поздно вечером, а утром встретились уже на вокзале, и она целовала меня возле вагона, не оглядываясь на любопытных студенточек.

Она уехала, а я целый день не мог есть. Пища вызывала какое-то брезгливое отвращение. И это не беспокоило меня, а радовало, придавало уверенности, что я не ошибся, что я действительно не могу жить без своей внезапной избранницы. Я уже не мог представить себе лучшей жены, чем моя Анюта. А вот лечиться я бы к ней не пошел. Доктор, мне кажется, должен быть немного диктатором. А она была: не способна ни напугать ни внушить. По духу своему она оставалась сестрой, сестрой милосердия, призванной делать перевязки или сидеть с больными, отвлекая их от тяжких дум, – но не больше. Слово «сестра» словно прирастало к ней, а «врач» или «доктор» – казались уже чужими, и уж совсем не вязался с ней «ординатор» – честное слово, как оскорбление. Работы на заводе мне оставалось на неделю. Потом я должен был вернуться в свое управление, взять отгулы и приехать к Анюте. Так я обещал. Так я и сделал.

Она собиралась встретить меня. Но в порту ее не было. В общем-то, ничего страшного не случилось. Мало ли что могло помешать. Я все понимал, но почему-то подумалось, что я могу и не увидеть прежней Анюты. Бывает же – человек, выехав из города, расслабляется, отмякает душой, но стоит ему возвратиться в свою среду – и он сразу же подтягивается, врастает в прежнюю защитную оболочку. Но опасения не успели разрастись, потому что на первом же автобусе приехала Анюта и была она все той же, разве что непривычно возбужденной, но это легко объяснялось. И еще она попросила купить большой букет гладиолусов. Прежде она никогда не просила у меня что-нибудь купить. Но и это было понятно. Правда, из-за этих цветов мы чуть не опоздали на автобус. Точнее, опоздали, он уже тронулся, но водитель заметил нас, бегущих с букетом, и притормозил. И только когда мы уселись и отдышались, Анюта объяснила, зачем понадобились гладиолусы. Оказалось, ее отпустили с работы с обязательным условием – привести