На самом деле на Talk Is Cheap не только наш бэнд. Мы поскребли везде, где могли. Мы слетали в Мемфис и подписали Уилли Митчелла, вставили Memphis Horns в Make No Mistake. Уилли Митчелл! Он сводил, аранжировал, продюсировал, сочинял все вещи Эла Грина либо с самим Элом Грином, либо с Элом Джексоном, либо с обоими. В общем, он сел в той же студии, где произвел на свет все это элгриновское добро, и под наши уговоры сделал духовую аранжировку. Мы зазывали всех, кого хотели у себя слышать, и большинство откликнулось: у нас сыграл Масео Паркер, у нас были Мик Тейлор, Уильям «Бутси» Коллинз, Джон Спампинато, Чак Ливелл, Джонни Джонсон, Берни Уоррел, Стэнли «Бакуит» Дюрел, Бобби Киз, Сара Дэш. А на гастроли подписали петь Бэби Флойда. Обалденный певец, обалденный голос, один из лучших. Бэби на наших концертах делал Pain in Му Heart[188]с отработкой всего отисовского номера — падением на колени и все такое. В последнюю ночь тура мы приковали его за лодыжку к микрофонной стойке, потому что решили, что чувак слишком вошел в роль. Как можно приковать человека без его ведома? Очень аккуратно, иначе никак.

Я ведь никогда не сочинял на постоянной основе ни с кем, кроме Мика, а с Миком я, в общем-то, больше уже ничего и не сочинял. Мы теперь писали каждый своё. И я не понимал, пока не стал работать со Стивом Джорданом, насколько я поэтому соскучился. И насколько важно для меня работать с кем-то. Когда бэнд собирался в студии, я часто писал песни прямо там — вставал к микрофону и подвывал, голосил, вытягивал из себя вещь всеми средствами. Уодди в этот процесс въехал не сразу.

Уодди Уоктел : Это было оборжаться, правда. У Кита представление о сочинении песен такое. «Микрофоны выставь». — «А? Ладно». Дальше он говорит: «О’кей, запевай». — «Что запевай?» А он: «Петь давай!» «Да ты о чем вообще. Что петь-то? У нас же нету ничего». — «Ага, точно, давай сообразим что-нибудь». И все вот так. Это такой у него нормальный процесс. Так что мы со Стивом встаем с ним рядом, и из него выходит отрывками: «А хули... вроде ничего» - он так подбирает фразочки. Бросай все об стену, глядишь, что-нибудь пристанет. И так в принципе выглядел весь процесс. Просто поразительно. И мы тоже кое-какие строчки так придумывали, не только он.

Я и писать песни по-другому начал, не только петь. Как минимум я теперь писал не для Мика — не для его исполнения. Но главным образом я обучал себя пению. В первую очередь перевел песни в тональность пониже и тогда смог понизить голос в высоких номерах типа Happy. Мелодии тоже отличались от роллинговских. И еще я приучался петь в микрофон вместо того, чтобы урывками приближаться к нему, вскидывая гитару, как я привык раньше делать на сцене, когда пел. Дон Смит настроил микрофоны и компрессоры таким образом, чтобы я очень громко слышал себя в наушниках, и это означало, что я не мог петь во всю громкость или орать — опять же то, к чему я привык. У меня стали писаться песни потише, баллады, всякая лирика. Песни от сердца.

Мы поехали в тур. Раз — и я фронтмен. Ну ладно, собрались — и вперед. Из-за такого разворота я с куда большим пониманием стал относиться к каким-то миковским дурацким закидонам. Когда тебе приходится петь каждую хренову песню, приходится как-то разрабатывать легкие. Нужно же было каждый день отпахать часовое с лишним шоу, и не только петь но и скакать и управляться с гитарой, — из этого и развился мой голос. Одних от него воротит, другие его обожают. Голос с характером. Никакой не Паваротти — но мне и не нравится, какой у Паваротти голос. Когда отвечаешь за сольный вокал в группе, это здорово выматывает. Одного только дыхания сколько надо. Петь песню за песней — для большинства этого хватит, чтобы под конец просто свалиться с ног. Пропускаешь через себя офигенный объем кислорода. Было так тяжело, что мы отрабатывали концерты, уходили со сцены, и я сразу шел спать! Бывало, конечно, что мы не ложились до следующего шоу, но чаще всего — даже и не думай! Мы от этих гастролей ловили кайф, как никогда раньше. Почти каждый вечер Winos провожали стоячей овацией — мы собирали небольшие залы, распродавали большие, выходили в ноль. Уровень мастерства на сцене был зашкаливающий, поголовно. Каждый вечер не игра, а сказка — музыка бурлила как сумасшедшая. Мы отрывались от земли. Это было настоящее чудо.

В итоге что Мика, что меня с нашими сольниками раскупали так себе. Ведь всем же нужны хреновы Rolling Stones. Ну, по крайней мере я с этого получил две классных рок-н-ролльных вещи и заработал личный авторитет. А Мик пустился в это дело с намерением стать поп-звездой на своих условиях. Пошел, поднял свой личный флаг, а потом его пришлось тихо спустить. Я не злорадствую по поводу того, что случилось, но для меня это было неудивительно. В конце концов он вернулся в Stones, чтобы заново найти себе место, — вернулся, чтобы все исправить.

В общем, оцени, брат — группа «Камни на шее»’ тут как тут, что бы дать тебе утонуть. Лично я не собирался первым закидывать удочку. Я на тот момент уже успокоился. Мне было неинтересно продолжать Stones на таких условиях. У меня уже имелся за плечами отменный собственный диск с Winos и меня все очень устраивало. Я был готов садиться писать еще один хоть завтра. Но состоялся перезвон, началась какая-то челночная дипломатия. Встреча, которая произошла в результате, организовывалась нелегко. После пролитой крови необходимо было найти нейтральную территорию. Мик не поехал бы на Ямайку, где был я, — мы уже говорим о начале января 1989-го. А я бы не поехал на Мюстик. Выбрали Барбадос. Где-то по соседству с Эдди Грантом и его студией Blue Wave.

Первым делом мы постановили, что пора со всем этим завязывать. Я прекращаю использовать Daily Mirror в качестве рупора. Они это обожают — обгладывать нас заживо. Мы, конечно, слегка сцепились, но потом начали ржать над тем, как изощрялись, поливая друг друга в прессе. Это, видимо, был момент примирения: «Как, говоришь, я тебя назвал?» В общем, отношения наладились.

Мы с Миком, может, больше и не друзья — слишком много изношено-потаскано, — но между нами самая крепкая братская связь, и её уже не разорвать. А как еще назвать отношения, которые тянутся столько лет? Лучшие друзья — лучшие друзья и есть. А между братьями бывают драки. Я ведь совершенно реально ощущал, что меня предали. Мик знает, что я чувствую, хотя до него могло и не доходить, что он меня так глубоко задел. Но сейчас я пишу о прошлом — все это случилось давным-давно. Мне можно такое говорить, это от сердца. Но при этом никто не имеет права говорить что-то против Мика в моем присутствии. Я за него загрызть могу.

Что бы ни случилось в прошлом, у меня с Миком такие отношения, из которых до сих пор что-то получается. А иначе как бы после почти пятидесяти лет, когда я это пишу, мы могли бы строить планы насчет того, чтобы опять шесте двинуться по городам и весям? (Пусть даже наши гримерки нужно разносить на милю друг от друга из соображений комфорта: он не выносит, что играет у меня, я не могу слушать, как он целый час вытягивает гаммы.) Мы с ним любим свое дело. Когда встречаемся, то каждый раз неважно, какие нелады опять образовались в промежутке, — все отставляется в сторону, и мы начинаем строить планы. И всегда что-то выдаем на гора, когда оказываемся вдвоем. Есть между нами какой-то электромагнетизм, который даст искру. И с самого начала так было. Это то, чего мы всегда ждем, и то, из-за чего наша музыка цепляет других.