У Чака размер рук немаленький — ему спокойно хватает растяжки для всех этих баррэ-аккордов. Очень длинные, изящные ладони. Я потратил пару лет, чтобы придумать, как делать такой же звук с пальцами покороче. Все благодаря походу на «Джаз в летний день», где Чак играет Sweet Little Sixteen. Я смотрел на его руки, как они перемещаются и куда встают пальцы, и обнаружил, что, если я переложу это в гитарные тональности, там, где есть основной тон, я смогу поймать этот свинг по-своему. Так же как делал Чак. Чем прекрасна игра Чака Берри, так это как раз натуральным свингом. Никакого тебе пыхтения и вкалывания с перекошенным лицом — просто плавный, естественный ход вразвалочку, как у льва.

Это было нереально, мягко говоря, —свести Чака с Джонни. Интересно, как они действовали друг на друга. Они же не работали вместе очень долго. Джонни одним своим приданием напомнил Чаку, как оно все должно звучать, и Чак подтягивался до его уровня. Он уже бог знает сколько играл с разным убожеством — с теми, кто в очередном городе найдется подешевле. А в остальном — приехал один и уехал один, только чемодан прихватить. Для музыканта играть ниже собственного уровня — это всё равно что душу погубить, а он уже сто лет оттрубил в таком режиме, дошел до ручки и стал насквозь циником по отношению к музыке И теперь, когда Джонни начинал зажигать, Чак говорил; Эй, а помнишь вот это? И переключался на что-то вообще неизвестно откуда. Было как-то дико и прикольно в то же врет смотреть, как Чак нагоняет упущенное с Джонни и с остальным бэндом, потому что теперь у него за барабанами сидел Стив Джордан, а он не работал с таким ударником чуть ли не с 1958 года. Я собрал состав, который раскопал старого Чака Берри, насколько это было вообще возможно. Такой состав, который был не хуже, чем его первоначальный. И я думаю, у нас получилось — по-своему, но получилось, хотя он, конечно, тип хитрожопый. Но мне не привыкать работать с хитрожопыми типами.

Была одна по-настоящему замечательная вещь, которая вышла из этого фильма: я дал Джонни Джонсону новую жизнь. Он получил возможность поиграть перед народом, да еще и на хорошем инструменте. И уже дальше до самой смерти он продолжал играть по всему миру, и люди получали удовольствие. У него начались гастроли, он заслужил признание. И важнее всего, что он снова обрел самоуважение, его ценили и то, кто он есть — первоклассный музыкант. Он и не думал, что кто-нибудь еще в курсе, что это он играл на всех тех офигенных вещах. Ведь ни славы композитора, ни авторских ему так и не досталось. Может, это и не Чак был виноват, может, это все благодаря Chess Records. У них это был бы не первый случай. Вопросов Джонни не задавал, так что ему ничего и не перепало. В общем, Джонни Джонсон получил в подарок еще пятнадцать лет у всех на слуху, смог заниматься тем, чем всегда должен был, и получать за это причитающееся, вместо того чтобы кончить жизнь за баранкой.

Я нечасто ругаю кого-то (за пределами ближнего круга), но должен сказать, что Чак Берри меня сильно разочаровал. Он был моим героем номер один. Я думал: блин, это должен быть классный чувак, раз он так играет, раз он такие песни сочиняет, так поет, так лабает. Ну просто не может не быть классным чуваком. А когда мы для фильма собрали один аппарат из его и нашего, я уже потом выяснил, что он выставил счет продюсерской компании за аренду его усилителей. С самого первого такта в первый же вечер, на том концерте в Fox Theater в Сент-Луисе, Чак послал к чертям собачим все наши тщательно выстроенные планы и начал играть совершенно другие аранжировки, да еще и в других тональностях. Но было уже неважно. Это все равно была лучшая версия Чака Берри живьем, которую только можно получить. Как я сказал, когда представлял его перед введением в Зал славы,—я слизал все проигрыши, которые он когда-нибудь игры. Так что это был мои долг перед ним: стиснуть зубы, когда он напрашивался сильнее всего, вести с ним игру на выматывание и довести дело до конца. А он-то, конечно, резвился со мной вовсю — это видно в фильме. Мне было очень трудно терпеть, чтоб меня третировали как пацана, а Чак как раз этим и занимался со мной и со всеми остальными.

И все-таки, что я думаю про Чака в глубине души, лучше отражено в письме, которое я послал ему однажды факсом после того, как в миллионный раз услышал его по радио:

Дорогой мистер Берри. Позволь мне сказать, что, несмотря на наши лучшие и худшие моменты,

я так сильно тебя люблю! То, что ты создал, это так важно и так прекрасно, и никогда не устареет - я трепещу до сих пор! Надеюсь, что таких, как ты, больше не делают. Иначе я бы не выдержал!

Можешь думать обо мне тоже самое!!

С моей любовью к тебе, брат! Чего бы она не стоила.

Кит Ричардс

‘05

P.S. Твой английский лучше чем мой!

Великое предательство Мика, которое мне трудно простить, — как будто он тогда специально хотел покончить с Rolling Stones раз и навсегда — это его объявление в марте 1987-го, что он поедет в тур обкатывать свой второй сольный альбом Primitive Cool. Я еще в 1986-м рассчитывал, что мы отправимся в тур, и уже сильно обламывался тем, как Мик все оттягивал. А теперь все вообще стало ясно. Как сформулировал Чарли, он просто взял и перечеркнул двадцатипятилетнюю историю Rolling Stones. Так это выглядело. Stones вообще не гастролировали с 1982-го по 1989-й и не собирались вместе в студии с 1985-го по 1989-й.

Мик высказался так: «Rolling Stones... в моем возрасте «после всех проведенных лет не могут быть единственной вещью в жизни... Я определенно заслужил право выражать себя и как-то иначе». И выразил. «Как-то иначе» — это было поехать в тур с другим составом и распевать с ним роллинговские песни.

Я реально думал, что у Мика не хватит наглости гастролировать без нас. Это была бы самая жесткая пощечина, которую только можно придумать. Это был бы смертный приговор впредь до подачи апелляции. И все ради чего? Но я ошибался и потому был в бешенстве и смертельной обиде. Мик таки поехал в тур.

И тогда я ему устроил разгон, в основном в прессе. Первый выстрел звучал так, что, если он сначала не хочет играть концерты со Stones, а потом берет и едет в тур с группой «Хер и Чмырь», я ему, сука, пасть порву. И Мик ответил со всем благородством: «Я люблю Кита, я им восхищаюсь... но я не чувствую, что мы можем с ним дальше сотрудничать на самом деле». Я уж и не упомню всех наездов и подъебов, которых я наговорил, — «диско-хлопец», «маленький дрочевый ансамбль Джаггера», «что бы ему не записаться в Aerosmith?» - такого рода вещами я кормил тогда благодарные таблоиды. Все опустилось довольно низко. Однажды журналист спросил меня: «Когда вы уже перестанете собачиться друг с другом?» «У собаки и спросите», — сказал я.

А потом я подумал: пусть парень наиграется в своё удовольствие. Посмотрел в таком ключе. Бог с ним. Пускай он покажется перед всем миром и как следует облажается. Он же продемонстрировал полное отсутствие дружбы, товарищества, всего, на чем должна держаться группа. Он нас просто кинул. Чарли, по-моему, переживал все это еще тяжелее, чем я.