всё поверила. Однако, она заявила, что ныне и впредь между ними невозможно ничего кроме дружбы.

Аарон ликовал. Он знал, что если разрушил первую стену этой крепости, значит, справится и со второй. Никто не говорил о том, что будет легко, но он был готов преодолеть что угодно, лишь бы достигнуть своей мечты.

Аарон сдувал с Пенелопы пылинки, но она этого не замечала. Её глаза оставались такими же пустыми, как и в момент расставания, и смотрели не на Аарона, а сквозь него. Она не рвалась на встречи с ним и не приходила в восторг от диалогов, но, во всяком случае, не избегала их.

Возможно, Аарон обманывал себя, но в какой-то момент ему начало казаться, что он приблизился к достижению своей цели на несколько шагов. Само собой случилось что-то, благодаря чему Аарон и Пенелопа чуть больше сблизились друг с другом.

Речи о прогулках или совместном сидении за партой не шло, но теперь Аарону не приходилось выдавливать из Пенелопы ответы, которые звучали донельзя однообразно и скудно. Теперь он не чувствовал такой же скованности, как раньше, и мог говорить всё, что думает, не заботясь о том, будет ли что Пенелопе ответить на это.

Временами он провожал её до дома после учёбы. И, пусть эти моменты ни к чему Пенелопу не обязывали, для Аарона они значили слишком много. Она начала впускать его в своё личное пространство, а значит, не за горами были те дни, когда он окажется там полностью.

Но всё изменил один осенний день. Тогда в Свайзлаутерн прибыл он – пафосный мерзавец, безмозглый болван, трус и разлучник Юлиан Мерлин. Неизвестно, что он сделал, но уже спустя несколько недель Пенелопа начала с ним встречаться.

Видимо, правы оказались те, кто говорил, что девушек тянет к плохим парням. И, слово «плохой» в этом контексте не означало хулигана, а говорило о себе в прямом смысле – Мерлин был плох во всём. Он был некрасив, неряшлив, глуп, слаб и совершенно несамостоятелен.

Но Пенелопа что-то нашла в нём. Он зажёг огонь в её глазах, которые были потухшими несколько месяцев. После этого Пенелопа окончательно перестала замечать Аарона. Он стал для неё меньше чем пустым местом – даже пыль под ногами имела куда большее значение.

В этом случае Аарон не видел смысла извиняться перед ней за что-то. На этот раз она оказалась не права, потому что свою вину Браво давно искупил, но это не остановило Пенелопу перед тем, чтобы променять достойного парня на ничтожного.

Сложно представить что-то более мерзкое, чем наблюдать за тем, как твою мечту целует кто-то другой. Как она становится чужим раем. Но именно это Аарону и приходилось делать.

Впервые за долгое время он действительно не знал, что ему делать. Ощущалось полное бессилие, смешанное с жуткой болью в области левой части груди. Аарон погрузился в состояние полнейшей апатии.

Всё, к чему он стремился последние несколько месяцев, неожиданно разрушилось, словно песчаный замок. Он пропускал песок между пальцев и недоумевал по поводу того, как это могло случиться.

Аарон больше не мог ни смотреть на Пенелопу, ни разговаривать с ней. Несмотря на то, что всякий раз, когда она приближалась, его сердце начинало биться с бешеной скоростью, а дыхание пропадать, он находил в себе силы игнорировать её существование.

Любовь вперемешку с ненавистью – тот ещё коктейль. Такой не нальёт бармен, ибо он сносит с ног уже с первого бокала. И именно состояние настолько сильного опьянения настигло Аарона. Несмотря на то, что он очень уверенно притворялся тем же, кем был раньше, к истокам вернуться не было возможности.

Он не жил, а существовал. Пытался искать утешение в алкоголе, других девушках и глумлении над Йоханом Эриксеном. Но не находил. Он более не чувствовал ни вкусов, ни запахов – всё исчезло в тот день, когда появился Мерлин.

Если бы кто-то знал, как Аарон ненавидел эту фамилию.

Он был не из тех, кто вообще способен страдать. Он всегда твёрдо стоял на ногах, что бы вокруг не происходило. Любая беда была для него лишь вызовом, но никак не призывом к отчаянию.

Но Пенелопе удалось сделать то, что не удавалось ранее всему остальному миру – надломить Аарона Браво.

Он стыдился самого себя, но не мог заставить себя действовать как-то иначе. В один момент Аарон решил для себя, что так не может больше продолжаться. Никто и ничто не заставит его проиграть, даже тогда, когда по другую сторону баррикад находится любимая девушка.

Он должен был заставить Мерлина уйти. И не при помощи какого-то хитроумного плана, а прямо – с позором и без проводов. Аарон осознал, что жалость к самому себе делает его слабее этого зазнавшегося лентяя, чего он допустить точно не мог.

Мерлин должен был покинуть город, даже если это разобьёт сердце Пенелопы. В конце концов, это не заставит её страдать долго, потому что, по твёрдому убеждению Аарона, её истинной любовью был он сам.

Вскоре после того, как Мерлин загадочным образом тоже поступил в академию, Аарон наконец-то решил с ним познакомиться.

– Ты мне нравишься, Мерлин, – сказал он, сидя рядом с ним на лавочке во внутреннем дворе академии. – В нормальном смысле. Так ты друг или изгой? Со всеми или один?

Это был первый разговор Аарона и его смертного врага. Несмотря на то, что Мерлин понятия не имел, кто его собеседник, Браво уже многое знал про Юлиана.

– Я никогда не был один.

Всё вышло так, как и планировал Аарон – Мерлин наконец-то перевёл тему в нужное русло.

– Ах, вот оно что. Пенелопа Лютнер – смазливая девчонка, с которой ты каким-то образом был знаком до поступления сюда…

Аарону сложно было произносить её имя вслух. Но во имя великой цели он смог перебороть свои принципы.

– Тоже напыщенная, высокомерная и пустая?

Аарону хотелось придушить Мерлина за такие слова. Но время ещё не пришло.

– Не скажу такого, – спокойно ответил Аарон. – Я вижу, как она тебе нравится, и переубеждать не буду. Знаешь ли, мне тоже не всё равно. Я когда-то даже был к ней неравнодушен. Но мой типаж как-то ей не по душе.

– Да, я заметил.

– Она что-то говорила про меня?

– Нет. Ничего. Совсем ничего.

Выходит, Пенелопа и впрямь начинала забывать Аарона. Он смотрел в придурковатые и полупьяные глаза Мерлина, искренне не понимая, что она нашла в нём, и по какой причине ему удаётся делать её счастливой.

Аарон не сомневался в том,