— Удержите его здесь любой ценой! — сказала я утром Виндзору. — И перестаньте бросать на него такие сердитые взгляды.

Джон Беверли, камердинер Эдуарда, оказался единственным человеком, у которого осталась хоть капля храбрости и уважения к истине. Чего бы это ни стоило Виндзору, мы сумели по крайней мере довести его до дверей комнаты, где заседали судьи. Я допускала, что мой решительный супруг мог воздействовать на него физическим принуждением — Беверли сильно нервничал. Я опасалась и того, что Беверли окажется ненадежным. Но мне оставалось лишь вверить в его руки мою свободу — другого выхода просто не было. Единственное, что я могла еще делать, — это молиться, чтобы в его сердце сохранилась былая верность. Он вошел: редеющие волосы кое-как причесаны пальцами, взгляд неуверенно блуждает по лицам членов комитета. Когда этот взгляд упал на Гонта, волнение Беверли сменилось ужасом. Он посерел лицом, и надежда во мне тут же угасла.

— Джон Беверли? — обратился к нему граф Генри.

— Да, милорд. — Он намертво сцепил руки, все черты лица выражали крайнее волнение.

— Вы служили королю Эдуарду в качестве камердинера?

— Да, милорд.

— Мы собрались здесь, чтобы выяснить правду о помиловании Ричарда Лайонса. Вы припоминаете дело, о котором я говорю? Известно ли вам, что мистрис Перрерс уговорила его величество покойного короля даровать прощение Лайонсу?

— Нет, милорд, об этом мне ничего не известно.

— Твердо ли вы уверены в своих словах?

— Уверен, милорд.

Я вздохнула. Беверли по природе был человеком немногословным, а сейчас глаза у него были как у затравленного оленя, со всех сторон окруженного собаками. Дай Бог, чтобы он хоть немногие слова обратил мне на пользу.

— Отчего? Отчего вы так уверены в этом?

— В последние дни жизни его величества, милорд, я находился при нем безотлучно. — Робкие ростки надежды снова стали распускаться в моей душе. Голос Беверли креп по мере того, как он чувствовал себя все увереннее: речь шла о вещах, которые ему были известны во всех подробностях. — И я ни разу не слыхал, чтобы король или мистрис Перрерс упоминали о помиловании.

— Значит, ни один из них об этом не говорил?

— Да, милорд. Ни король, ни его… ни мистрис Перрерс. Я клянусь, что король не давал приказа о помиловании этого человека.

Это было очень опасное заявление, если вдуматься. Раз помилование не исходило от Эдуарда, то оно могло исходить лишь от Гонта. А значит, принц самочинно присвоил себе королевскую власть, посягать на которую был не вправе. Атмосфера в комнате накалилась, я затаила дыхание. Члены суда зашевелились, зашуршали их шелка и атлас, заскрипели по полу сапоги. А чело Гонта омрачила настоящая грозовая туча. И если Беверли этого не заметил, то он просто глупец. Будет ли он стоять на своем или же струсит? Запугивания Виндзора, как и соблазн получить деньги, сразу меркли перед еще не высказанным гневом Гонта.

— Вы готовы поклясться в этом? Вы готовы принести присягу, что сказали нам правду? — спросил его граф Генри. — В том, что мистрис Перрерс ни разу не уговаривала покойного короля издать указ о помиловании Ричарда Лайонса?

— Ну-у… Готов, милорд.

— Вы понимаете, что опасно клясться, если вы хоть немного не уверены в своих словах?

— Э-э… — Я заметила, как глаза Беверли перебегают с графа Генри на Гонта.

— Итак, утверждаете ли вы, мастер Беверли, что мистрис Перрерс не имела никакого влияния на принимаемые королем решения? Вы сказали ведь, что постоянно находились при покойном короле.

— Да, милорд.

— Но разве не случалось так, что мистрис Перрерс оставалась с королем наедине, а вас при этом не было?

— Конечно, так случалось, милорд.

— А можно допустить, что она в один из таких моментов могла поднять вопрос о Лайонсе, о его помиловании?

— Ну-у… могла, милорд. — Беверли нервно дернул кадыком.

— А если так, то можете ли вы с уверенностью утверждать, что мистрис Перрерс не предпринимала ничего для помилования Ричарда Лайонса?

У Беверли опять пересохло в горле, когда он увидел разверзающуюся перед ним мрачную бездну судебного крючкотворства — яму, которую он сам себе выкопал. Я тоже все видела и понимала, но заставила себя стоять не шевелясь, только вглядывалась в лицо Гонта.

— Нет, милорд. Как мне кажется, не могу.

— Значит, насколько я понимаю, вы не можете дать показаний в защиту мистрис Перрерс. Так ведь?

— Да, сэр. Положа руку на сердце, не могу. — Мне показалось, что у Беверли камень с души свалился, когда решение приняли за него другие.

— Благодарю вас. Мы высоко ценим вашу честность. Вы можете идти.

Гонт снова стал вполне спокойным, взглянул на меня, и в его взгляде отразилось то, как он доволен проделанной графом работой. Мне казалось, что мы остались в этой комнате с ним вдвоем, а ждать пощады от него мне не приходилось.

Члены комитета тихонько посовещались между собой.

Джон Беверли вышел, ни разу не взглянув в мою сторону, стараясь не дать повод к подозрению, будто мы с ним состояли в сговоре. Мне трудно было осуждать его за это. Не у всех хватает смелости стоять за правду до последнего. Не все мужчины подобны Виндзору, который, как я знала, будет отстаивать меня, пока жив. Сейчас, стоя перед Гонтом и его тщательно отобранными высокородными приспешниками, я чувствовала, что нуждаюсь в Виндзоре как никогда. С того дня как Филиппа перевернула мою жизнь, я изо всех боролась и изворачивалась, чтобы устоять на ногах в бурном водовороте придворных интриг. Я боролась за то, чтобы надежно обеспечить свое будущее и будущее своих детей. Я даже гордилась теми успехами, которых мне удалось достичь. И все, как выясняется, напрасно. Теперь я осталась беспомощной, беззащитной, без единого друга.

Кроме Вильяма де Виндзора.

Единственным проблеском надежды в те ужасные минуты стало удивительное облегчение, которое я испытала, сознавая, что не совсем одинока, что бы ни случилось.

— Мистрис Перрерс! — Граф Генри настойчиво потребовал моего внимания. На лице Гонта застыло каменное выражение. Граф Генри вышел вперед. — Мы вынесли решение. Вот что мы постановляем…

Как же мало понадобилось времени, чтобы разрушить все то, что я созидала всю жизнь!

— Мы считаем вас виновной в получении помилования для Ричарда Лайонса.

Виновной!

— Исходя из этого, комитет от имени Палаты лордов Английского королевства подтверждает первоначальный приговор, вынесенный вам Добрым парламентом, — приговор об изгнании…

Снова изгнание! Это слово тяжелым звоном отдалось в моих ушах.

Но граф Генри еще не до конца провернул свой кинжал в ране, нанесенной мне в самое сердце.