жив», — повторил про себя Берен, внезапно вспомнив, что ему снилось в эту ночь: он видел дом таким, каким помнил в детстве. Видел и маму — молодую, лишь слегка седеющую, которая позвала в сад посмотреть на случайно забежавшего лисёнка с вымазанными в грязи лапами. Сон оказался, таким ярким, что теперь книжник не мог точно сказать, случалось такое в детстве на самом деле или нет. После пробуждения всё начисто забылось, но из-за услышанной песни снова ярко встало перед глазами.

«Мама, я всё ещё жив».

Что-то в этих словах заставляло чувствовать тревогу, словно это «всё ещё» ненадолго.

Тем временем музыканты продолжали выступление, несмотря на полное равнодушие проходивших мимо поселенцев:

— Мерцаньем звёзд окружена,

В невинности стыдлива и нежна,

Мне так сегодня ты нужна!

Нужна, как путнику ночлег,

Как хлеб — голодным, узнику — побег.

Спаси меня на миг, на век…

И всё, что было до тебя, покажется чужим,

Как будто всё случилось не со мной.

И, стоя посреди руин отчаянья и лжи,

Я вдруг пойму, что я ещё живой.

Обернувшись на столбы с объявлениями, Берен отыскал глазами свои. Поначалу было очень страшно за собственную дочь и сына Брегора, поскольку казалось очевидным — мальчик и девочка остались без дома, а до этого мальчик и девочка делали нечто сомнительное, значит, это они и есть. Но потом книжник оценил, сколько беспризорников гуляет в этих местах, сколько детей разыскивается, и успокоился — связать что-то противозаконное со сбежавшими юнцами удастся только при наличии неопровержимых доказательств преступления. Которых, разумеется, нет.

Совершенно не подумав дать хотя бы мириан музыкантам, Берен пошёл прочь с площади, стараясь пусть и частично запомнить услышанные песни, чтобы потом их записать.

И вдруг превратившаяся в марш грустная мелодия заставила остановиться.

— Мы выживали с детства

Среди обугленных руин,

Как звери! — уже не пели, а почти кричали менестрели со странным инструментом. — Здесь о любви все песни,

Но жизнь по правилам чужой войны —

Нет веры им!

Нет вождей и флагов,

Даже прошлое отравлено —

В нём правды нет!

Но мы не знаем страха!

И вопреки всем предсказаниям,

Мы ещё живы!

И кровоточат карты,

По рваным линиям границ

Разде́лены.

Врагами стали братья,

Найдём ли силы вновь построить мир

Потерянный?

Без вождей и флагов,

Вопреки ветрам отравленным,

Несущим смерть!

Чтоб жить, не зная страха!

Пускай же всеми мы оставлены,

Мы ещё живы!

Без вождей и флагов,

Вопреки ветрам отравленным,

Несущим смерть,

Живём, не зная страха,

И мир достанется по праву нам —

Мы ещё живы! Здесь!

Вспомнив о мирианах и решив попросить самих авторов записать для летописи свои песни хоть на чём-нибудь, Берен повернул обратно, но вдруг услышал за спиной голос заботливого стража:

— Вот он где! Господин Белемирион! Для тебя вести пришли. Возвращайся в башню.

Примечание к части Песни: «Мама, я всё ещё жив» А. Некрасов,

«Я ещё жив» Трофим,

«Мы ещё живы» АТОМ-76

А в этом месте по-другому не прожить

— Здравия, хозяюшка! Приюти друзей детства!

Женщина ощутила неприятный вязкий страх — непрошенные гости, заявившиеся на утренней зорьке, явно не с добром пришли, пусть даже двое из них росли вместе с ней в фиримарском приюте. Оба адана, повзрослев, стали теми, с кем лучше не встречаться даже на людной площади посерёд праздника, а уж в доме, когда защитить некому, зато есть, что взять, и подавно.

— Ты б предупредил хоть, — изображая искреннюю радость, рассмеялась аданет, открывая дверь. Лишь бы детей не напугали! Хорошо, что Белет ещё малышка, на неё не позарятся.

— Да тут, видишь, какое дело, Тинви, — здоровенный заросший щетиной мужик вошёл в дом, по-хозяйски разделся, позвал дружков, — мы с Брахом к вождю пошли, а он чёт говорить с нами не хочет. Нам пересидеть где-то надо. Мы и подумали, что подруга старая не откажет.

— К вождю? Поговорить? — женщина многозначительно взяла метлу и совок, начала напоказ подметать за ввалившимися в дом бунтовщиками грязь. — Брегор даже с семьёй не разговаривает! Вы-то ему зачем? Он сейчас только девкой новой занят! У мужа моего случилось тут… А Брегору наплевать, хотя не чужие ведь.

— Не чужие? — захохотал «друг детства», открывая погреб. — Думаешь, если в семью взяли, накормили, пригрели, то своими считать будут? Ха! Мечтай! Мы всегда и для всех мусор.

— И то верно.

Мужики взяли в кладовке всё, что хотели, пошли в зал, расселись за столом. Хозяйка быстро сбегала к дочке, приказала сидеть тихо и играть с Барагундом и Белегундом, когда проснутся. Но без криков! Никакого шума! И не открывать дверь комнаты! Потом, посмотрев на собратьев по приюту и их друзей, аданет достала ещё вина покрепче. И ещё. Пусть пьют. Пусть.

— Но я кушать хочу! — Белет приоткрыла дверь, испуганно хныкая.

Тихо выругавшись, хозяйка бросила дочке хлеб.

— И пить!

Пришлось бежать за сваренными вчера ягодами.

— Ма-а-ма!

— А ну тихо! — легонько отвесила оплеуху женщина. — В комнату! И ни звука!

— Что ж ты гостей не развлекаешь, Тин? — послышалось из зала. — Не рада нам что ли?

— Чего это не рада? — женщина набросила на плечи расшитую накидку. — Просто не готовилась, нарядиться-причесаться не успела, дела не доделала.

— Причеса-ац-ца! — начал ухмыляться старый знакомый. — Все свои! На кой ляд оно тебе?!

Аданет быстро накрыла стол, поставила посуду, которую было наименее жаль, выпила вместе с мужчинами, делая вид, будто веселится наравне с ними.

— Ну что, как вы живы-здоровы? — начала она разговор. — Давно вас не видела.

— А это потому шо ты теперь в шелках да богатстве, а мы — так, как получится. Туив твой — везунчик! Из любой задницы чистым вылезет, да ещё и золотишко выплюнет. А мы вон и на север сгоняли, и поработали на вождя, а шиш!