Нестабильность, сомнения, депрессия и страх. Все это вместе – прямая дорога к безумию. Команда трепетала при виде меня или Биссаро, но моряки и сами начинали сходить с ума. Уншульдих из команды при вороньем гнезде всегда питал слабость к змеям, и когда злобные гадюки появились там, где их не было и быть не могло, Биссаро приказал утопить юношу в ведре. Когда начали пропадать вещи, весь экипаж знал, что на борту появился пробуждающийся клептокастер. Если они не успеют понять, кто это, до того, как он наберется сил, его будет уже не остановить.

Однажды вечером ко мне подошел Штоссиндер Рюкзайте, первый помощник капитана. Голову он не поднимал, но время от времени бросал на меня короткие взгляды, чтобы оценить реакцию на свои слова.

– Капитан… – его глаза встретились с моими, и он тут же их отвел. – Команда боится, что он может умереть. Они боятся, что он, возможно, уже… – он уставился на грязную палубу, и я понял, что он из последних сил держит себя в руках. – Мертв.

Я подождал, пока он поднимет голову, и усмехнулся, показав ему свои слишком большие клыки. Мне не нужно было притворяться опасным и ненормальным. Я таким и был. Как кадровый пирокастер и палач короля Фюримера, я обладал определенной репутацией. На борту не было ни единого человека, который бы не трепетал перед тем, на что я способен, – включая капитана, моего единственного друга.

– Если кто-нибудь поднимет руку на капитана Биссаро или не подчинится хотя бы одному его приказу, я превращу весь корабль в комок плавающего пепла.

Рюкзайте сдулся, как парус под стихающим ветром. Казалось, он вот-вот расплачется, и мне хотелось его утешить. Но я понятия не имел, как это делается. Где бы я мог этому научиться?

– Пепла, – снова прошептал я и вздрогнул. Как давно я этого не делал! Да и на корабле особо не разгуляешься. Я вспомнил, как горела Аусфаль в битве при Зиннлосе. Рюкзайте покинул палубу. Возможно, я улыбнулся, отдавшись этим приятным воспоминаниям.

Ненависть Биссаро к себе грызла его душу, и хотя я мог и понять, и посочувствовать его сложностям, я не мог простить. Он убил духовного наставника, единственного человека, который мог спасти нас обоих.

В тот день, когда мы собирались покинуть гавань Граухлоса, я, стоя на палубе, наблюдал, как на корабль затаскивают последние грузы. Капитан присоединился ко мне.

– Гехирн, старый друг мой, – сказал он, похлопав меня по спине. – В смерть можно убежать от поражения длиною в жизнь.

Я так и не понял – неужели он пытался меня таким способом подбодрить?

За долгие годы нашей дружбы мы успели побеседовать о многом. Ребенком Биссаро был разочарованием для его матери, а взрослый Биссаро стал разочарованием своего отца. Преуспеть было последней, самой последней вещью в жизни, которой он желал.

Однажды утром за завтраком, когда мы поглощали безвкусную жижу из вареного мяса и серых овощей, капитан Биссаро пошутил, что втайне надеется, что команда взбунтуется и выбросит его за борт. Их трусость, их смирение перед лицом его все более безумного и опасного поведения только подпитывали его депрессию.

– Люди, – сказал капитан Биссаро, – просто черви. Мерзкая гниль мира.

Я смотрел, как он ковыряется в тарелке, но ничего не ест. Когда он перестал есть? После того, как он ушел, я съел его завтрак ровно так же, как свой, чтобы повар передал матросам – капитан все еще ест. Затем погладил свой набитый живот и возненавидел себя. Моя мама не позволяла мне встать из-за стола, если на тарелке оставался хотя бы один кусочек. И я до сих пор не могу.

Могу ли я винить ее за то, кем стал?

В какой момент мы начинаем отвечать за то, кто мы есть?

Дни тянулись незаметно, как и покрытое водорослями море. Я смотрел, как добрый капитан кормит рыбу, а матросы смотрели на меня – а я задавался вопросом, осмелятся ли они на мятеж.

На двадцатый день штиля корабль дрейфовал сквозь сырой туман, воняющий грязью и гниющей рыбой. Не видно было ни дозорного в вороньем гнезде, ни моря за бортом, как я ни вглядывался. Тяжелые миазмы пожирали каждый звук, жадно всасывали его и хоронили в своих мутных кишках. Матросам приходилось кричать до хрипоты, чтобы их услышали на дальней стороне палубы. Суеверные утверждали, что это все творит начинающий идти вразнос безумец, который скрывается где-то на борту. Более опытные моряки похвалялись, что видели штуки и похуже.

Опасаясь, что он воспользуется возможностью, чтобы накормить рыбу последний раз, я отправился на поиски капитана. Я нашел его на носу. Он кашлял сгустками засохшей крови вперемешку со слизью и сплевывал их в море. Он первым услышал шум прибоя и закричал, чтобы бросили якорь. Затем его бурно вырвало. Эти внезапные признаки жизни у нашего капитана несколько взбодрили команду. Никто не знал, можно ли обратить вспять разрушительные заблуждения котардиста с помощью чего-то настолько простого, как радостное возбуждение, но все что угодно лучше, чем наблюдать, как он разрывает себя по кусочкам.

Позже Биссаро признался мне, что не знает, почему предупредил команду. Возможно, это был последний всплеск его воли к жизни перед тем, как сдаться неотвратимому разложению, которое пожирало все его желания, кроме желания покончить со всем этим. Я предположил – и ему эта возможность понравилась гораздо меньше, – что король Фюример, могущественный социокастер и искусный манипулятор, вписал кое-что между строк, когда давал Биссаро патент на путешествие. Биссаро должен был стать правителем всех новых земель, которые ему удастся открыть, и управлять ими от имени короля.

И этот король был не из тех, кого можно ослушаться.

Ночью, когда команда предавалась грезам о женщинах и земле, я подсматривал за Биссаро в его тесной каюте. Я смотрел, как он раздевается, и понимал, что он обнаружит, но все равно содрогался от ужаса. Он действовал осторожно, словно желая не причинить еще больше вреда своему разлагающемуся телу. Биссаро больше чем наполовину умер, как ему только удается держать себя в руках?

Капитан снял испачканную шелковую рубашку, обнажив торс. Ребра просвечивали сквозь плоть, а местами были видны и внутренние органы. Легкие обвисли, как полные гнили марлевые мешки. Когда он перестал дышать? Я смотрел, как он ощупывает шею почерневшими пальцами, пытаясь найти пульс. Капитан нахмурился. Собравшись с духом, просунул пальцы между двумя уже обнажившимися ребрами с левой стороны и ощупал все внутри. Затем вытащил сухие