Дометриан побрел к Лете, перейдя на шаг. Он прижал к телу левую руку. Было больно, и он не чувствовал по крайней мере трех пальцев на ней. Нужно было показаться лекарям.

Оказавшись рядом с дочерью, Дометриан постоял немного, глядя на нее сверху вниз. Затем, выдохнув, он уместился рядом с ней на земле. Вместе они долго смотрели на долину, где кипела работа медиков и солдат.

— Убит? — спросил Дометриан, когда, казалось, прошла целая вечность.

— Убит, — отвечала Лета.

Дометриан прочистил горло и глянул в небо. Оно было уже совсем не страшное, порезанное лучами восходящего солнца.

— Зло ушло, — проговорил он. — Тьма рассеивается.

— Не до конца, — прошептала в ответ Лета, тоже посмотрев наверх. — Тьма никогда не покинет этих островов. Она останется здесь навсегда.

Царь перевел взгляд на ее лицо. У него возникло чувство, что она обладала каким-то знанием, каким не обладали ни он, ни прочие. Что-то такое она видела, и Дометриан понял, что было лучше не спрашивать, что именно.

— Ты не злишься? — вдруг произнесла она.

— За что?

— За то, что я обманула тебя.

— Нет. Но знаю, что должен. Ты подвергла себя опасности.

— И добилась результата.

— Как тебе удалось это провернуть? И почему мои воины заметили тебя только тогда, когда ты сама к ним обратилась?

— Мне помогли. Но я не буду называть их по именам, а то грозная царская кара накроет их с головой.

— Мудрое решение, — заметил Дометриан, поправляя тряпку на раненой руке, служившую бинтами. — Я услышал, что ты, оказывается, спасла мир.

— Кто сказал?

— Радигост.

— Ну, — Лета шмыгнула носом. — Мои заслуги преувеличены. Равно как и заслуги Иарлэйта Девайна, который ткнул в Катэля ножом и обнаружил, что кровушка-то у него течет, а значит, полностью вытечь может и прикончить гада.

— Новости тут расходятся очень быстро, я смотрю.

— Не то слово. Поэтому странно, что ты еще на первой стадии слухов обо мне и не слышал всей правды.

— Так расскажи.

Лета закусила губу и передвинула Анругвин поближе к себе.

— Был способ разрушить заклинание, и, как все думали, только один единственный, — сообщила она. — Но им нельзя было воспользоваться, потому что ведьма мертва. И никто и подумать не мог, что я, прикончив ее случайно, сниму заклинание. Следовательно, второй способ был, и не нужны были все эти пляски с дневником и заклинанием. Надо было просто убить ведьму.

— И как же так вышло, что ее смерть сняла заклинание?

— Она жила все эти годы, не старея и не умирая, потому что была связана с Катэлем. Ее чары соединили их жизни, и какая-то часть передалась ей самой. Но неуязвимой она не была… Это наводит на размышления, знаешь ли. Он ее использовал, мучил, разбил ей сердце… Она могла прочесть заклинание наоборот, и тем самым разрушить его, если следовать первому способу, но и также могла просто совершить самоубийство. Тогда ее чары тоже бы рухнули. Она ведь хотела умереть.

— Что ей мешало?

— Она любила его. Так сильно, насколько это вообще возможно. Она не то что его смерти — любого малейшего вреда, который возможно было ему причинить, хотела избежать. Вот почему она жила до сих пор. Она оставила его, когда пришли эльфы и заключили его в темницу. Но она продолжала его любить. Тем самым обеспечивала ему бессмертие и неуязвимость. И я думаю, он это знал.

— Разве он не заметил, что заклинание было снято?

— Нет. Вероятнее всего их связь не ощущалась ими, как это часто бывает при похожих чарах.

— Почему никто не понял, что так можно разрушить заклинание? Оплот корпел над ним немало времени.

— Вероятно, никто не смог правильно или до конца перевести формулу заклинания. Мне кажется, ответ все-таки был в ней. Скрытый за словами заклинания.

Дометриан, задавший все вопросы, которые его интересовали, выпрямил ноги. Хотелось прилечь, но высокородное положение не позволяло. Он и так сидел неподобающе. Лета заметила его метания.

— Растянись же ты во весь рост, Archas, — тепло проговорила она. — Сегодня можно.

— Пожалуй, не стоит, — покачал головой Дометриан, усаживаясь ровно. Он почувствовал, что кровь снова стала сочиться из раны на руке. — Так, а что сказал тебе верховный маг Радигост?

— Он сказал мне, что моя помощь в снятии заклятия будет увековечена в истории и их книгах, — бросила она, косясь на Дометриана. — Здорово, да?

— Это хорошо. Это действительно хорошо, — мотнул головой Дометриан. — Теперь Твердолик не сможет причинить тебе вреда. Никто не одобрит такого поступка по отношению к царскому отпрыску и спасительнице мира по совместительству.

Лета улыбнулась, чем приятно удивила Дометриана.

— Слишком громко сказано. Слишком, — пробормотала она. — Я ведь просто спасала себя, потому что вопли банши угрожали моей жизни. Только всего. Я просто выполняла условия сделки, спасающей меня и Марка от виселицы после той драки в таверне. Которой могло и не быть, если бы не моя ненависть к людям. Всего этого могло не быть…

Она осеклась и отвернулась, пряча лицо. Дометриан поднял здоровую руку, но остановился, не решаясь коснуться ее плеча.

— Возвращайся со мной в Китвирию, — глухо проговорил он. — Там у тебя всегда будет кров, будет спокойствие и мирная сытая жизнь.

— Для меня нет там места, — отозвалась она еле слышно.

— Есть.

— Ты имеешь в виду замужество?

— Если ты захочешь. Не захочешь — просто останешься.

— И кем я там буду?

Дометриан не смог ответить и опустил руку, так и не дотронувшись до Леты.

Они замолчали. Он не нашел нужных слов. Она находила, но не хотела их произносить.

— Я думала, что месть… Что это станет для меня лекарством, — проговорила Лета, когда устала от молчания, и Дометриан взглянул на нее. — Очевидно же было, что не станет. Что такие глубокие раны не лечатся ничем. Ни большей кровью, ни отмщением, ни временем… Эти раны никогда не заживают. Но… боль утихает. Нужно лишь найти в какой момент.

— Ты нашла? — спросил Дометриан, снова поднимая руку.

— Нашла. Поэтому я возвращаюсь на Великую Землю.

Он положил ладонь на ее плечо. Она повернула голову к нему, посмотрела в его глаза.

— Теперь я вижу, — произнес Дометриан. — То, чего не увидел раньше. Я вижу перед собой взрослую женщину, знающую, чего она хочет. Умную, неотступную и сильную, способную защитить себя. Теперь мне не страшно за нее. Но я жалею, что ее воспитал не я и что я никогда не смогу стать ей отцом.

Губы Леты тронула такая грустная улыбка, что сердце царя сжалось. Он коснулся пальцами ее лица.