– Я часть фундамента, на котором строилось ее нежелание жить. Я бросил ее. Разбил ей сердце… После этого она изменилась. Перекрасила волосы, перестала быть хорошей для всех. У нее обострились отношения с отцом, ее исключили из школы, и она сбежала.

– Мэтт, некоторые люди твердо убеждены, что Глория сама во всем виновата. Что ты можешь сказать им?

– Вы не имеете права ее осуждать. Не дай бог никому из вас испытать то, что чувствовала Глория. Это ж насколько нужно быть сломленной, чтобы решиться на такой страшный поступок!.. Пятьдесят дней она готовилась к самоубийству. Пятьдесят! И никто из нас не протянул ей руку помощи… Пожалуйста, послушайте меня сейчас очень внимательно. Возможно, среди ваших знакомых есть человек, который думает о суициде. Одним неосторожным словом, действием вы можете подтолкнуть его к смерти. Поверьте, после того как вы осознаете свою ошибку, вы не сможете нормально жить. Люди не убивают сами себя, это такие, как мы, убивают их жестокостью, презрением, эгоизмом и равнодушием. Пожалуйста… Давайте будем добрее друг к другу. Не повторяйте мою ошибку.

Дэвид Макфин. Отец.

Отцу Глории пришлось нелегко. После того как фотографии исписанных страниц дневника Глории попали в интернет, огромное количество людей обвинило его в смерти девушки. Дэвид пережил страшное горе и стал объектом бесконечной травли. Он потерял работу, уважение знакомых. Подростки в первые месяцы после смерти Глории ежедневно атаковывали его дом: забрасывали мусором газон у дома, писали нецензурные слова баллончиком на фасаде. Жизнь Дэвида превратилась в настоящий ад. Сейчас все более-менее пришло в норму. Люди успокоились, Дэвид нашел новую работу, занимается воспитанием дочери, постепенно возвращается к жизни. С бывшей женой не общается.

– Нет ничего страшнее, чем смерть собственного ребенка. Словами не описать ту боль, которую я испытал, видя, как закапывают гроб, понимая, что больше никогда не услышу ее голос, никогда ее не обниму…

– Дэвид, что Глория написала про вас в своем дневнике?

– Она написала, что ненавидит меня.

– У нее были причины для ненависти к вам?

– Были. Понимаете, Глория совсем отбилась от рук. Постоянно веселилась с друзьями, толком не училась. Я был очень зол. Я… кричал на нее, даже руку поднимал. Но я все это делал лишь для того, чтобы достучаться до нее! Я желал ей добра. Мог бы я вернуть все назад… Иногда я ловлю себя на мысли, что, если бы не моя маленькая Элен, я бы… Я бы тоже свел счеты с жизнью. Потому что та боль, что оставила после себя Глория, никогда не утихнет. Она будет мучить меня до последнего дня.

Конечно же, нельзя не упомянуть о матери Ребекки Донелл. Сара Донелл, к сожалению, отказалась с нами беседовать. Знакомые Сары рассказали нам о том, что мать Ребекки переехала из Бревэрда сразу после похорон Глории. Женщина присутствовала на церемонии погребения. Несколько человек утверждают, что они видели, как Сара улыбалась, глядя на могилу Глории.

Маленькие ручки коснулись моего пальца. Такие теплые и чуть влажные. Чудесные голубые глаза изучали меня, беззубый ротик улыбался. Я не могла на него наглядеться. Держала осторожно, как полагается. Замерла в непривычном положении: одна рука согнута под его головкой, вторая держала крохотное тельце – и не желала больше двигаться.

– Пойдем, Глория.

Я подняла голову и увидела Ребекку. Она протянула ко мне руку. Позади нее стояла толпа мертвецов: Клифф, Эйприл, Дезмонд, Энсель, Джеки, Алистер, Дрим и многие, многие… Все смотрели на меня и моего малыша и ждали, когда я протяну в ответ свою руку.

– Я не хочу.

– Разве ты не устала?

Малыш заерзал, я еще крепче прижала его к груди.

– Я не хочу умирать, Беккс.

– Тогда пусть отдаст мальчика, – приказала Эйприл.

– Нет!

– Глория, не сопротивляйся, – сказала Беккс.

Толпа кинулась ко мне, я сорвалась с места. Мой мальчик стал кричать, я слишком крепко его держала, но ведь я так боялась его потерять! Я обернулась, мертвецы меня догоняли. Я не знала, куда бегу, впереди только пустота, есть ли там спасение? Но останавливаться ни в коем случае нельзя, они заберут его у меня. Я потеряю его…

Вдруг я перестала чувствовать ноги, упала, все еще держа малыша, зажмурила глаза. Мне так страшно было их открыть и увидеть перед собой покойников!

Я не отдам его. Если мне не суждено выбраться отсюда вместе с ним, то я умру. Лучше так, но я не оставлю его.

Не оставлю…

* * *

Вернулись чувства, ощущения. Я чувствовала сухость во рту и кислый налет на языке, чувствовала тупой отголосок боли при каждом вдохе, ощущала холод на коже и что-то шершавое. «Открой глаза, – приказала я себе. – Забудь про страх».

И я открыла. Неторопливо, как в замедленной съемке. Опустила глаза на живот. Он все еще выпирал, хранил в себе жизнь. Попыталась дотянуться до него, но рука затекла, в вену рядом со шрамами от уколов, воткнута игла. Как мне удалось спастись? Кто меня нашел и отвез в больницу? В палате я была не одна. Миниатюрная медсестра в розовом костюмчике, увидев, что я шевелюсь и моргаю, выбежала в коридор, затем зашла в сопровождении врача.

– Давно она очнулась?

– Только что. Показатели в норме.

– Вижу.

Врач скривил лицо в улыбке, присел на край кровати.

– Что… Что с моим ребенком?

– Все хорошо, не волнуйся. Он у тебя крепыш.

Мужчина глядел на меня сквозь квадратные очки, медсестра стояла рядом, сложив руки в замок.

– Можешь назвать свое имя?

– Арес.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Ты находишься в больнице. Помнишь, что произошло?

Помню, в мельчайших подробностях, но вам это знать необязательно.

– Нет.

– Камила, оставь нас, пожалуйста.

Медсестра покинула палату.

– Арес, твои друзья сказали, что ты очень любишь охоту. И вот ты пошла в лес и… случайно выстрелила в себя. Довольно странная ситуация.

– Да… Это на меня похоже.

– В самом деле?

Его брови подпрыгнули вверх.

– Я очень неулюжая.

– Это ж надо быть такой неуклюжей, чтобы выстрелить себе в спину…

Я тонула в собственном вранье. Оно засасывало меня, будто трясина.

– В таких ситуациях я обязан обратиться в полицию, но…

Он нервно сглотнул, отвернулся. Снял очки, стал протирать стекла краешком белоснежного халата. Все его действия выдавали его тревогу.