— Не знаю, — Эстер достала письмо из кармана фартука. — Письмо. Тебе. Из парламента.

Джон нахмурился и протянул руку. Он сломал печать, развернул письмо, прочитал его, потом перечитал еще раз. И с недоверием хмыкнул.

— Что там? — нетерпеливо спросила Эстер, пытаясь читать вверх ногами.

— Я должен отправиться в Отлендс и все там обустроить, — сказал Джон. — Кто бы мог подумать! Они хотят, чтобы я починил дорожки в винограднике, постриг газон на площадке для игры в шары и привел все в порядок.

Он помолчал и посмотрел на Эстер.

— Как меняются времена, и в то же время все остается по-прежнему, — заметил он. — Похоже, я все еще остаюсь садовником в парках Отлендса, хотя там больше нет ни короля, ни его двора, которым я мог бы показать свою работу.

— И ты поедешь? — устало спросила Эстер.

Он очень деловито сложил письмо.

— Конечно. Почему бы нет?

— Я думала, тебе покажется не совсем правильным ухаживать за садами для них после того, как ты занимался этим для короля и королевы.

Джон тряхнул головой. Совершенно бессознательно он протянул руку и подсунул выбившийся побег виргинского вьюнка под направляющую бечевку, прибитую гвоздями к стене.

— Всю свою жизнь я разрывался на части, Эстер. И теперь я все больше и больше смиряюсь с мыслью о том, что приходится быть преданным и тем, и другим.

— Джонни будет очень переживать, — сказала она. — Все это время он цеплялся за мысль о том, что станет одним из королевских садовников.

— Мы — садовники лучших садов в королевстве, — Джон был тверд. — И Отлендс всегда был одним из лучших. Я храню верность своему саду, и ты же знаешь, для меня это гораздо важнее верности господину. Особенно если этот господин такой вероломный и непостоянный, как наш король. Сад превыше всего, Эстер. Если кто-то собирается мне заплатить за то, чтобы я посадил сад и ухаживал за ним, я поеду туда немедленно и возьму с собой Джонни, чтобы он мне помогал. Он должен понять. Есть король, нет короля, мы должны зарабатывать на жизнь. А наша жизнь — это сады. И самый главный наш долг — перед садами.

— Но почему парламент вдруг вспомнил о садах? — задумчиво рассуждала Эстер. — Что, других дел у них нет? А этот сад всегда принадлежал непосредственно королеве. Может, они готовятся к ее возвращению? Может, было какое-то секретное соглашение?

Джон покачал головой:

— Очень даже может быть. А может, они просто здравомыслящие, разумные люди. Если король никогда уже не вернется и Отлендс будет принадлежать парламенту, как и все прочие королевские дворцы, то они смогут продать их по более высокой цене, когда дворец будет стоять в прекрасном саду, а не посреди запустения. Но если король вернется к власти и обнаружит, что все заросло сорняками, тогда он всего-навсего заставит их заплатить за то, чтобы все снова привели в порядок.

— Долго тебя не будет? — спросила Эстер.

— Не меньше месяца, — ответил он. — У меня теперь появились новые обязанности, Эстер. Я теперь человек парламента!

Она расхохоталась вместе с ним.

— Но может оказаться так, что для Джонни будет нелегко поменять господина, — предупредила она.

— Джонни пора учиться понимать жизнь, — подвел черту Джон. — Одно дело, когда ребенок обожает рассказы о принце Руперте. И совсем другое дело быть мужчиной и знать, что если ты служишь господину, который меняется так же часто, как погода, то лучше тебе не прикипать к нему сердцем. Король крутится, точно флюгер. А мы, все остальные, должны заботиться о наших собственных делах.

Апрель 1648 года, дворец Отлендс

Отряд кавалерии парламента был все еще расквартирован в Отлендсе, и Джон, после того как открыл свой старый дом рядом с домиком шелкопрядов, первым делом нашел командира и потребовал, чтобы лошади не паслись на газонах и на площадке для игры в шары.

Командир с удовольствием согласился и пообещал Джону, что даст в подмогу столько солдат, сколько ему понадобится для прополки и приведения сада и парка в порядок.

— Я был в вашем саду лет десять тому назад, — сказал он. — Это было чудесно. У вас все еще растет та рябина? Я так хорошо ее помню.

— Да, — сказал Джон. — Все еще растет. И теперь у нас намного больше редких деревьев, которые я привез из Виргинии. У меня есть тюльпановое дерево, у него роскошные зеленые листья, и цветет оно цветами, похожими на тюльпаны, размером с вашу голову. У меня есть клен с красными листьями. У меня есть вьющееся растение, которое называют страстоцвет, потому что оно якобы воплощает страдания Христа.[33]Есть у меня и очень красивый новый вьюнок, могу продать вам семена. И еще виргинская наперстянка.

— Как только меня отправят в отставку и я снова вернусь домой, я приеду и посмотрю, что у вас есть на продажу, — пообещал офицер.

— А где ваш дом? — спросил Джон.

— В Суссексе, на западе, — ответил он. — У нас песчаная почва, очень плодородная, и ее легко обрабатывать. Может, летом немного суховата, но мы живем на самом краю Саут-Даунс, и у нас зимой дуют холодные ветры. Зато летом цветы у меня цветут дольше, чем у соседей.

— Значит, вы можете выращивать почти все, что захотите, — ободряюще сказал Джон. — Некоторые из моих виргинских растений могут переносить очень холодную погоду зимой и жару летом, потому что именно такая погода у них на родине. У вас им будет хорошо. У меня есть вьюнок с листьями, которые осенью становятся красными, как сутана кардинала. Прекрасно будет смотреться на любой стене, красный, как роза.

— Хотелось бы посмотреть, — сказал офицер. — А что вы здесь делаете?

— Просто снова навожу порядок, — сказал Джон. — Никаких новых посадок мне не заказали.

— А его величество сюда привезут? — Джонни не выдержал и встрял в разговор.

Офицер услышал в голосе мальчика преклонение перед героем и посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Думаю, всем нам надо молиться о том, чтобы он никогда больше не появился ни здесь, ни в каком-нибудь другом из его дворцов, — строго сказал он. — Его жадность оторвала меня и моих солдат от наших домов, семей и садов на долгие шесть лет. По мне, так пусть вечно гниет в Карисбруке.

Джон положил руку на плечо сына, и мальчик послушно промолчал, лишь алый румянец, поднявшийся до ушей, выказывал его страдание.