Кто же повинен в этом?

В мыслях он проклинал все на свете: Ромодановского – за его необдуманный, поспешный приказ, себя – за слепое исполнение этого приказа, турок, темноту, Тясмин, ставший преградой…

Вблизи разорвалась бомба – обдала горячим жаром, осветила все вокруг. Гордон покачнулся и упал в воду. Кузьма Рожков подхватил его, помог подняться. К счастью, полковника даже не ранило.

Натыкаясь на сломанные сваи, на плавающие в воде доски от разбитого моста, на тонущие тела, они вместе поплыли к противоположному берегу…

За ними вошли в воду и Арсен с Романом.

На берегу появились янычары. Их резкие гортанные крики пронеслись над кроваво-темными волнами реки. Лишь несколько шагов отделяло их теперь от беглецов, но никто не пожелал броситься вплавь за ними. Только те, у кого оказались заряженными янычарки, выстрелили несколько раз. Пули с плеском шлепнулись в воду.

Поддерживая Романа, Арсен порывисто загребал правой рукой, вкладывая в нее и всю свою силу, и надежду на спасение. Мокрая одежда мешала двигаться, тянула вниз. Путалась в ногах прицепленная к поясу сабля. Взбаламученная тысячами рук и ног вода заливала рот. Роман потерял много крови, ослаб и, хотя шевелил ногами, еле держался на поверхности. Арсен потихоньку тянул его за собой, минуя обессиленных пловцов, которые, теряя надежду, все еще барахтались среди роголистника, обросших тиной свай и ослизлых холодных бревен.

Не широка речка Тясмин, но глубока, и уже не одному стрельцу и казаку она стала могилой. Не одной матери посеребрила тоской голову, не одну сотню маленьких деток осиротила, не одну любимую разлучила с милым…

Роман совсем обессилел. Даже не мог уже сам держаться на воде, не то что плыть. Арсен тоже терял последние силы. Берег был недалеко. С него до самой воды свисали ветви чернотала и калины. Казалось, стоит протянуть руку – и ухватишься за них. Но не тут-то было! Здесь, на повороте реки, течение было быстрым и сносило в сторону, а водоворот затягивал на дно.

Несмотря на то, что ночная вода была прохладной, Арсену стало жарко. Неужели суждено утонуть? И никто никогда не расскажет Златке, где погиб ее любимый, не покажет его могилы. Не принесет матери в Дубовую Балку весть о последних минутах сына.

Он стиснул зубы и плыл по-собачьи, отчаянно бултыхая ногами и свободной рукой. Иначе уже не мог. Боялся, что если на миг опустит ноги вниз, то уже не сможет плыть дальше, они потянут его в холодную бездну, на темное илистое дно.

Берег медленно приближался. К нему – на всем протяжении, сколько мог видеть глаз, – тянулись мокрые растопыренные руки тех, кто доплыл раньше. Но не всем удавалось выбраться на него. Арсен видел, как некоторые тщетно пытались дотянуться до ближайшей ветки-избавительницы, а потом опускались под воду и больше не появлялись на поверхности.

Он еле-еле доплыл. Уцепился коченеющими пальцами за ободранную ветку калины, а сил, чтобы вылезти из воды, уже не было. Ноги не доставали дна. Обрывистый берег отвесно уходил вниз. Изо всех сил сжимая в руке спасительную ветку, Арсен подтянул к себе Романа. Перевел дух. Выплюнул изо рта воду с тиной. Нащупал коленом узкий уступчик, вымытый течением, и встал на него. Сердце билось в груди, как у больного лихорадкой. Всем этим он был так угнетен и утомлен, что даже не ощутил радости от спасения.

Кто-то протянул ему руку. Сначала он приподнял Романа, потом уже вылез сам. Романа положили на берегу, и он в изнеможении застонал, Арсен сел под вербой, опершись спиной о ее корявый ствол, скорбно смотрел на Чигирин. Видел, как багровые отблески выхватывали из тьмы руины Нижнего города и мрачную громаду Каменной горы.

Среди пожарищ сновали темными призраками янычары.

Арсен тяжело вздохнул и вздрогнул от внезапного холода, охватившего грудь и сжавшего, как тисками, сердце. Неужели все это произошло в действительности? Неужели он собственными глазами видит страшные руины Чигирина?.. Арсен провел ладонью по мокрому лицу, смахивая невидимые в темноте слезы, и впервые пожалел, что его не сразила сегодня вражеская пуля или не затянул водоворот в холодную бездну Тясмина.

Самойлович и Ромодановский отдали приказ войскам отступать к Бужинской гавани на Днепре.

Под покровом густого предутреннего тумана стотысячное московское и украинское войско тихо снялось с позиций на левом берегу Тясмина. Все были подавлены: позади, у врага, оставались руины Чигирина, оставалась половина украинской земли – Правобережье. И хотя военачальники, рядовые казаки и стрельцы понимали, что это еще не поражение, ибо пока существует боеспособное войско, можно надеяться на успешное завершение войны, но все же каждый чувствовал вину перед отчизной, перед погибшими товарищами за это отступление.

Рано утром хан Мюрад-Гирей пронюхал, что урусы отступили. С крымской и ногайской ордами кинулся вдогонку и, надеясь на легкую добычу, напал на правое крыло казачьих полков. Но, встретив шквальный огонь из мушкетов и пистолетов, татары, вооруженные преимущественно луками и саблями, отхлынули назад, потеряв немало воинов, а с ними – надежду поживиться богатым обозом противника.

На помощь хану вскоре прибыли спахии, янычары и отряды легкой конницы акынджиев. Внезапными налетами они теребили арьергарды отступающих. То здесь, то там вспыхивали короткие кровопролитные стычки. Обе стороны несли чувствительные потери. Весь путь от Тясмина до Днепра был усеян трупами.

Позади с главными силами спешил Кара-Мустафа. Окрыленный взятием Чигирина, он надеялся наголову разбить урусов и победоносно закончить этот тяжелый поход на север. Из Стамбула его уже торопили, подгоняли, так как надвигалась большая война с Австрией.

К вечеру оба войска остановились. Московское и украинское, опираясь флангами на берега Днепра, начало поспешно окапываться на высоких холмах. Турки попытались с ходу сбросить урусов в реку, но, встретив решительный отпор, отступили немного и с сумерками боевые действия прекратили.

В обоих станах воцарилась напряженная тишина. В тылах вспыхнули костры: кашевары готовились варить ужин и одновременно завтрак на утро. Фыркали уставшие кони. На взгорках виднелись часовые.

Стрельцы, драгуны, казаки и вся военная прислуга – ездовые, фуражиры, маркитанты, цирюльники – всю ночь копали шанцы[170], устанавливали на возвышенностях пушки, перед шанцами вбивали в землю острые колья, чтобы захлебнулась атака вражьей конницы, подвозили порох, ядра. Ни один воин не ложился спать. И хотя никто не подгонял, все работали до седьмого пота. Знали: судьба каждого зависит от того, насколько удастся укрепить свой стан.

Казаки, кроме всего, по своему обыкновению, нарыли волчьих ям, а позади шанцев плотно поставили возы с нацеленными вперед оглоблями и дышлами. Для конницы это были почти непреодолимые укрепления. Да и пехота штурмовала их с большим трудом.