Бренный кумир ограничен, заключаем теснотою. Духовный же человек есть свободен. В высоту, в глубину, в широту летает беспредельно. Не мешают ему ни горы, ни реки, ни моря, ни пустыни. Провидит отдаленное, прозирает сокровенное, заглядывает в преждебывшее, проникает в будущее, шествует по лицу океана, входит дверьми запертыми. Очи его голубиные, орлие крылья, оленья проворность, львиная дерзость, горлицына верность, пеларгова благодарность, ягненково незлобие, быстрота соколья, журавляя бодрость. Тело его – адамант, смарагд, сапфир, яшма, фарсис, кристалл и анфракс. Над главою его летает седмица Божиих птиц: дух вкуса, дух веры, дух надежды, дух милосердия, дух совета, дух прозрения, дух чистосердия. Голос его – голос грома. Нечаянный, как молния и как шумящий бурный дух. «Где хочет, дышит».

Господи! Сей ли есть человек оный, какого ты помнишь, поставив его над делами рук твоих? Люба тебе память праведника сего. Мило поминать его при жене Лотовой. Хочешь положить и на наше сердце имя и память его. Сего ради низвел ты его пред очи наши, одетого в болванеющую кожу нашу, да прославишь у нас и сына и того же брата твоего, ниспосланного на спасение наше. Но мы не угадали и вместо него самого разделили себе ризы его по моде Пентефриевой жены. А мода сия оттуда, что содомляне одно осязают осязаемое, лишены Исааковой догадливости, обоняющей от сына своего ризы благоухание Лотово. Сею модою мы прельщены: ни Лота, ни жены его не узнали. Сего ради сия бесплодная прямо неплодящей нам была, когда мы со Исавом на содомском поле охотою забавлялись, не на горах с Иаковом, забыв совет пророка Наума: «Не касайся охоты». Слушай, о град крови: не касайся охоты. «Видел и се муж один». «Вознесется великолепие его превыше небес». «Помышления сердца его в род и род».

Вот тебе второе рождение и прямое сотворение! «Дух святой сойдет на тебя…», сиречь неосязаемый, второй, новый, вечный, словом, скажи: «Последний Адам в дух животворящий».

Когда «все дела его в вере», тогда и человек, Богом сотворенный, есть неосязаемый. Дух духа творит. «Рожденное от духа дух есть». Слепота содомская свое, рожденное от плоти, осязает, в даль не простираясь, но исааковская вера, осязая сыновнюю ризу, обличает невидимое сверх осязаемого и при глухом болване, в плотских очах болванеющем, возводит голубиное око на нечто превосходящее и, присовокупляя к подлым и гнилым мыслям высокие и прозорливые, насыщающие сердце мысли, будто высоко-высоко востекшие и на пространстве горних небес гуляющие, приманывают к поверженному сему стерву орлии птенцы, соколы, кречеты, вороны, дабы не пожерла, как во сне фараоновом, худая стервяга содомская чистой и избранной юницы и девы премудрости Божией, но вместо того мертвенное животом и смрадная содомская пища да будет пожерта славою нетленною, силою воскресения и высокими вечного мыслями, будто бы свыше налетевшими орлами. Вот! «Где ж труп, там соберутся орлы» – герб наперсников. Вот что есть! «Птицы да умножатся на земле».

Разумеешь ли ныне сие: «Призовет с востока птицу»? Или сие соломоновское: «Око, ругающееся отцу и досаждающее матерней старости, да выклюют вороны и орлии птенцы». «Как орел, покрыл гнездо свое и на птенцов своих вожделел».

Сей горний орел перерождает нас, творя из плоти духов своих, из несущих – сущими, из скотов и зверей – человеками; зародившись в болване нашем, как в орехе и колосе зерно, а в ягоде виноградной сот сладкого муста. «Закон твой посреди чрева моего». «Посреди вас стоит, его же не знаете». «Се дева во чреве приемлет».

Не из стороны он приходит и не из плотских сплачивается сетей вечный, цельный, но в нашей же плоти, будто светозарная искра в кремешке утаиваясь, напоследок во время свое, как крын из нивы и как в безводной пустыне источник, является. Его точно преобразует оный райский родник: «Источник изошел и напоил всех».

И в сию точно цель пускает Исайя стрелу следующую: «Кости твои утучнеют и будут, как сад напоенный и как источник, в котором не оскудеет вода…» «Кости твои прозябнут, как трава, и разботеют, и наследят роды родов. И созиждутся пустыни твои вечными, и будут основания твои вечные родом родов. И прозовешься создателем оград, и пути твои посреди упокоишь».

Задивилась, услышав о сей воде, самарянка. Просит ее от учителя, возжелав ее с оленем Давидом. «Кто меня напоит водою?» Не содомскою, но из вертепа вифлеемского, из росы, высот и красот Иосифовых, от гор Аермонских, сходящей на бороду Аарона и на все отребы плотские, да сбудется во благое: «Реки из чрева его потекут».

При сем человеке исчезает в нас слепота и насморк, а нос ей – обоняние и догадливое оное Исаака чувство, могущее обонять Лотово кадило, делается высоким, как соломоновская пирамида, просто скажу, Библия, которой он, как родственнице своей, говорит: «Войди в сад мой, сестра моя, невеста»; «Кто сей скрывающий от меня совет, содержащий же слова в сердце? Меня ли мнит утаиться?»

Сей муж, зачатый от тебя, чистой девы, без мужа рожден же, а не сотворен от Бога без матери – дух от духа, свет от света, оставляет вас, родителей своих, и прилепляется к жене своей, сей сущий Лот вскричал от радости: «Се вине плоть от плоти моей, и, будто вино в чашу изливается, да будут оба в одно». «Отвори мне, сестра моя». «Врата сии затворенные будут и, кроме него, ни для кого, кто смертные суть, не отворятся».

Вот кто открывает нам путь в горнее. «Знаю человека, прошедшего небеса».

Он не только на неприступные прямо верхи гор Кавказских, но на небо, даже до Сатурна и в самое солнце восходит и нисходит. Не думай: «Как сей говорит, как с небес сошел?» «Не ропщите между собой». «Я дверь».

А когда прекрасное сие дитя еврейское задушится или потопом змииных блевотин, или злобою иродскою, тогда не только Рахиль и Иудифь остаются вдовами, но и все дочери иерусалимские рыдают, лишены жениха и брачных одеяний. Не думай, будто плач Иеремиин смотрит на нижний град, а не на вышний, библийный, на мать нашу. «Да плачу день и ночь». «Как отнялася от дочери сионской вся красота ее». «Любодействуют все». Тогда-то прекрасная сия невеста тоскует, мечется, бегает, ищет его: «Взыскал его и не обрел его». Напали-де на меня содомляне, тень осязающие, били меня, поязвили меня; довольны негодяи сии негодные тем одним, что содрали с меня одежду, разделили ризы мои между собою, но не обоняли из риз моих сладости и желания моего, крына моего, благоуханного мира жениха моего Лота!

Отступите от меня в пламень и жупел содомского сладострастия вашего, о любодеи! Бежите от меня, землеядные змии, псы, мочащиеся к стене городской, плотожадные звери, вепри дубравные. Жрите терние и волчец. Вот по губам вашим салат! Райский куст не для ваших ноздрей. Зубы ваши Агарины, очи Лиины, уши аспидовы, ноздри и нос свиной и дурен, не могущий слышать духа Божьего ни в райских цветах, ни в святая святых, ни в столпе облачном, ни в столпе соленом, ни в пирамиде ливанской… «Смотрел направо и во взглядах и не был знающим меня». «Воззрел, и се не было человека, и не видел мужа, все уклонилися в Содом, ненужные были до единого».