чувствам и их совместному будущему с Ван Со.

Чжи Мон взглянул на её пальцы, комкающие узорную ткань у сердца, которое изо всех сил, каждым слабым ударом противилось бездушной судьбе, и мысленно добавил ещё один камень к своей собственной молельной башенке, уходящей в бесконечную высь. Возле этой башенки ему предстоит просить прощения у всех, кого он обрёк на одиночество, тоску и смерть, кого лишил счастья и заставил отказаться от борьбы за него, кому не дал прожить полную жизнь, исполняя волю Небес.

Ему предстоит тщетно просить прощения у них у всех до скончания времён.

***

Так странно – стоило им оказаться за крепостной стеной, как всё вокруг вдруг настолько изменилось, что Ван Со некоторое время задумчиво шёл рядом с Хэ Су, силясь понять причину перемен в себе и вовне.

Луна на ясном ночном небе светила так же, как и в окна его спальни. И не так. Здесь, за пределами дворца, она была ярче, ближе и смелее, позабыв о робости и осторожности, с которой каждую ночь кралась над императорскими покоями, словно боялась наказания за бессонницу их хозяина.

Кусты самшита, заросли можжевельника и зонтики сосен были такими же, как и те, что обитали во дворцовых садах. И не такими. Пустив корни по склонам вдоль дороги на городской рынок Сонгака, они росли выше, пахли гуще и шумели на ветру веселее и громче.

Да и сам ветер был сильнее и свободнее здесь, вне дворцовых лабиринтов, где он неизменно гас, спотыкаясь о закоулки, крыши и стены – настоящие и иллюзорные, выстроенные из недоверия, интриг, зависти и злости.

Здесь во всём чувствовалась свобода. Здесь хотелось жить.

И было удивительно легко идти, не думая о том, что за тобой по пятам следует надоедливая свита. Легко говорить, не заботясь о словах и не подбирая их всякий раз, чтобы что-то выразить. Легко смеяться, не опасаясь, что твой смех будет неуместен или неверно истолкован. Легко дышать – и это тоже! – когда на тебя не давит потолок тронного зала, словно золочёная крышка гроба. Легко быть собой.

Почему он раньше этого не замечал?

Или всё это стало явным только рядом с Хэ Су, что улыбалась ему сейчас почти так же, как прежде, и тоже наслаждалась этой самой свободой, о которой не переставала мечтать – Ван Со это знал и постоянно чувствовал её затаённую тоску.

Хэ Су нашла его в тронном зале на закате.

Он сидел в безмолвном полумраке и вновь бился о стену безысходности.

Сейчас, когда его никто не видел и не было нужды притворяться, Ван Со обхватил себя руками, съёжившись от холода, объявшего его тело и разум.

Плечи болели от напряжения последних дней, когда ему приходилось отражать бесконечные атаки министров, глав могущественных кланов и собственной алчной родни. Все они почему-то наивно полагали, что имеют на него влияние, и никак не желали расставаться с иллюзиями.

Голова раскалывалась от тягостных дум и тщетных попыток найти выход из ловушки, в которой он оказался, сев на трон. Ван Со сжимал виски ледяными пальцами, но это не помогало, наоборот, становилось только хуже: холод телесный просачивался в его сознание, превращая некогда горячие и мятежные мысли в куски льда.

Он силился дышать, глубоко и ровно, чтобы справиться с напряжением и угнетённым состоянием ума, но это у него не выходило. Во дворце словно исчезли все окна и щели, и спёртый воздух давил на лёгкие, не давая телу ни одного живительного глотка.

И причина этого была одна.

Как же он всё-таки заблуждался, полагая, что власть – это свобода! Свобода мыслей, действий, выбора. И как больно было убеждаться в обратном на собственной израненной шкуре, жертвуя этой ненасытной власти сердце и надежды. И, что гораздо хуже, не только свои.

Он стал императором. Теперь ему нужно было сохранить свою империю, что зиждилась на единстве кланов, за которое его отец расплачивался женитьбой на дочерях этих самых кланов. То же предстояло и ему. Ван Со, сыну своего отца, четвёртому правителю Корё, требовалось жениться на наследнице клана Хванбо, что значительно упрочило бы его положение и влияние на распоясавшиеся провинции, знать и министров.

Но он не мог и не хотел это делать! Всё его существо противилось этому политическому браку и соединению с нелюбимой женщиной. Ему нужна была только Хэ Су. Лишь её он желал видеть рядом с собой, лишь её готов был назвать своей единственной императрицей!

Только как тогда справиться с тем, что навалится на него – и на неё! – после их свадьбы? Как защитить любимую от травли и уберечь страну от междоусобиц?

Раздираемый противоречиями, закаменевший в напряжении, Ван Со не сразу расслышал слабый стук, а когда обернулся на звук, словно окунулся в поток солнечного света: перед ним стояла Хэ Су и улыбалась ему своей неповторимой лучистой улыбкой. Ради неё, ради этой улыбки он готов был вынести всё на свете, любые трудности и беды. Только мысль о том, что вечером Хэ Су вот так улыбнётся и скользнёт в его объятия, согревая своим теплом, придавала ему сил и помогала в течение дня пережить нападки министров, нытьё надоевших сватов и давление родственников.

– Кто разрешил явиться к императору без позволения? – притворно нахмурился он.

– Но всем ведь давно известно, насколько вы благоволите мне, Ваше Величество! – подхватила его игру Хэ Су, хлопая ресницами так невинно и забавно, что он не выдержал и рассмеялся.

Один её взгляд, один луч света – и отступила тьма, и стылый тронный зал наполнился весенним теплом.

Оказывается, за всеми этими заботами и тревогами Ван Со позабыл, что сегодня ночь изгнания духов, и Сонгак празднует это событие на рыночной площади, где сейчас шумела ярмарка, продавались сладости, звучала музыка и выступали уличные артисты. Где бурлила настоящая жизнь.

Туда-то его и позвала Хэ Су, чтобы он смог наконец развеяться и хотя бы на время отрешиться от забот. А чтобы не пришлось снаряжать императорский кортеж из солдат и придворных дам, она принесла расписные маски и предложила ему переодеться в простую одежду, в которой никто не признает в нём правителя Корё.

Как можно было сопротивляться? Конечно же, Ван Со согласился, поддавшись лунной улыбке и уступив радостному предвкушению Хэ Су. И сейчас сам шёл с ней в шумной толпе, никем не узнанный, – не правитель страны, а простой человек.

И как же это было славно, как удивительно легко