Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рыкованов сидел смирно, опустив плечи. Отяжелевший, неуклюжий медведь. Мне стало жаль его. Я встал и сказал:
— Я знаю, что в тебе есть и любовь. Ты бы, наверное, очень любил своих дочерей.
Он посмотрел на меня гневно, но я продолжил:
— Я всегда сочувствовал тебе. Я был твоим сыном, но ты не замечал этого. Ты слишком зациклился на том, чего не вернуть. Ты не замечал, что у тебя целый город детей, которые смотрят на тебя с надеждой. Каждый челябинец! А ты их не видел. Ты их не любил. Ты травил их смогом, чтобы увеличить прибыль по EBIDTA, загонял в мясорубку чужих амбиций, списывал за ненадобностью. Ты мог бы построить хороший город, а предпочёл строить руины. Так ты заполнял пустоту внутри себя.
Он мрачно проговорил:
— А чем заполнял её ты?
Я не ответил, продвигаясь к двери.
— Уезжай, Шелехов, — услышал я в спину. — Не рискуй.
Я замер на самом пороге:
— Я останусь. И буду смотреть за тобой. И дочери твои тоже. Они давно смотрят. Не забывай об этом. Они смотрят за тобой и когда-нибудь спросят, что хорошего ты сделал для мёртвых и для живых.
Я кинул на него последний взгляд. Он сидел неподвижный, глядя на свои тёмные ладони, изрезанные линиями судьбы.
* * *Был последний тёплый день осени — воскресенье, 29 сентября. После янтарных выходных прогноз обещал, что к понедельнику город посинеет от заморозков и первого снегопада, поэтому интуиция сказала мне пробовать именно сегодня, когда люди возвращаются из поездок, с дач, от друзей.
Я стоял во дворе дома на улице Сталеваров, но не того, где пару недель назад расстался с Рыковановым. Это был дом Кэрол: жёлтый, облезлый, трёхэтажный, с тесным запущенным двором, недалеко от дворца культуры «Чезар». Машины парковались вплотную к стенам дома на узком тротуаре, а люди ходили по проезду. На другой его стороне росли лохматые желтеющие яблони. Здесь было тесно, как в Средневековье, и также безысходно.
Было полдесятого вечера. Я приехал поздно, чтобы застать её наверняка. Окно второго этажа светилось узором фигурной решётки. Я не мог избавиться от тревоги, словно сильно рискую. Я действительно рисковал, появившись в городе, где меня могли узнать люди Рыкованова, но не этот риск меня пугал. Я чувствовал, что бросаю вызов всей своей биографии, ломаю её через колено, пускаю по новому руслу. Может быть, я ломаю и её жизнь тоже?
Чего я хотел от Кэрол? Я не знал. Мы не виделись больше двух месяцев с того дня, когда я высадил их с Лисом у этого подъезда, а прощание получилось скомканным. Я не смог дозвониться до неё: похоже, она окончательно сменила номер. Но мысль увидеть её искушала меня все эти дни.
Я замер перед подъездом, как школьник, глядя на светящее окно и пытаясь представить, что она делает. Может быть, сидит на кухне, склонившись над лампой, и переписывает лекцию? Или у них с отцом поздний ужин? Чёрт, её отец… Я как-то забыл про него, а мне придётся объясниться и с ним. В иерархии «Чезара» я был намного выше, но в её семейном пантеоне он играл роль верховного бога, и я понятия не имел, как оправдать своё появление.
Я потерял кураж и стал противен самому себе. Странное чувство и очень молодое, незрелое, и на его фоне я кажусь почти стариком. Что её отец думает обо мне, мы ведь почти ровесники? И что он посоветует своей своенравной дочери?
Ладно, Шелехов, иди. Двигай ногами по ступеням. Твоя задача — встретиться с ней взглядом. Либо ты увидишь мост, либо пропасть, но и то, и другое нужно принять достойно.
Я дошёл до двери и постучал. Щёлкнул замок, дверь зашаталась, но приоткрылась лишь на длину цепочки. На меня посмотрел тревожный глаз Павла Османцева. Я помнил о его сердечной болезни и расстройстве нервов и постарался сразу всё объяснить, но он долго не мог взять в толк, что я пришёл по личному делу.
Его голову занимал другой вопрос. В службе главного энергетика обнаружили пропажу большого количества кабеля, и Османцев проходил по этому делу как один из подозреваемых, что ввергало его в отчаяние. Пока мы шли на кухню, он никак не мог сосредоточиться на вопросах о Кэрол и объяснял вздрагивающим голосом, что делал всё как обычно, что кабели были переданы подрядчику и документы завизировал главный энергетик. Он сам не понимал, как так вышло.
— Я больше не работаю на «Чезаре», — сказал я, и лишь тогда он стал медленно возвращаться в реальность. — Вы не слышали?
Он что-то слышал, но люди всякое говорят, так что слухам он не верил, да и Кэрол говорила…
— Что говорила?
— Говорила, вы вроде неплохой человек. Я не знаю, я в эти дела не лезу.
— Где же она?
Он замялся. Я нервничал и, вероятно, поэтому мой голос звенел стальными нотками, что напугало Османцева. Я сбавил тон:
— Павел, я тут как частное лицо. Мне бы просто поговорить с ней. Это никак не связано с «Чезаром». Я не могу до неё дозвониться.
— А… — кивнул он своей дынной головой. — Я тоже не могу.
Кэрол бросила институт и несколько дней назад уехала. Одна? Нет, не одна: у неё есть друг, но не Елисей, какой-то другой, Османцев его раньше не видел. Они вместе учились и вместе бросили.
— Я ей говорю: ты хоть академ оформи, дурёха, — причитал он. — Ну, куда она потом без диплома? А что я могу поделать? Она меня не слушает. Втемяшила себе в голову, что никакой Орды нет, говорит, в Казахстан поеду жить. Ну, в какой Казахстан? Там людей пытают, убивают. Им, молодым, пропаганда мозги пудрит, а они верят всему. Я с ней строго говорил. Я говорил: пока