вооружённые длинными и широкими то ли ножами, то ли кинжалами, они, не скупясь на зуботычины и удары клинками плашмя, быстро пробили себе дорогу к помосту, на котором замер, раскинув руки, Сошедший-с-Небес. Дадаши встали плечом к плечу, перекрыв им путь, но даже Сосоний, самый крепкий из защитников, что мог поделать против остро заточенных лезвий?

Иная сила – стихия! – оказалась весомее и стражников, и дадашей: возбуждённая толпа навалилась и накрыла их всех своей бурлящей волной. «Бегите!» – услышал Максуд, но кому принадлежал голос, он уже не мог определить…

Они едва успели запрыгнуть на гружёные концентратом готовившиеся отчалить плоты, а перевозчики, хмурые мужики в пропитанных соком гуттаперчевого дерева робах, увидев поспешно выхваченный Максудом кошель, не стали задавать вопросов: упёрлись в причал шестами, налегли, и берег с неохотой уступил человеческим усилиям, отдал плавучие рукотворные островки своему извечному противнику. Не ожидавшие подобной щедрости, воды взволновались, подхватили добычу и, нетерпеливо облизывая, потащили в открытый океан.

Вёсла, а затем и паруса, сделали своё дело: к тому моменту, как потрёпанные толпой стражи высыпали на пристань, плоты уже преодолели полосу прибоя и набирали ход, взяв курс вдоль побережья. Копьё, брошенное вслед беглецам (скорее от злой досады, чем из действительного желания убить), не пролетело и половины расстояния – нырнуло без брызг в тёмную воду…

***

Это было вчера. Но будто год прошёл – настолько свежими и непривычными оказались нынешние ощущения Максуда. Таких перемен он не испытывал с тех пор, как свалился едва ли не прямо ему на голову Лётчик. Лётчик… Пришедший-с-неба… Фанис…

А вот и он – Сошедший-с-Небес, Сын Неба! – стоит у рулевого весла, как всегда в последнее время сосредоточенный, погружённый в раздумья, – статуя статуей! – и не угадать по окаменевшему лицу, что за мысли наполняют его ум. С самого своего появления на Горе в виде сочившейся кровью головешки он был не от мира сего, а теперь всё чаще становился и вовсе таким вот – отстранённым, проникающим взглядом куда-то далеко, сквозь этот мир, будто не прижилась душа его в обновлённой оболочке и всё стремится обратно, откуда явилась, вынужденная к тому же тащить за собой и припёкшееся к ней в огне падения тело… Впрочем, черёд вахты Сошедшего-с-Небес подходит к концу, и можно будет растормошить его отрешённость, благо вопросов накопилось, как волн в океане, а он никогда не отказывал в ответах.

Волны… Можно вечно глядеть на их жемчужные переливы, слушать их шёпот. И ветер – освежающий, сдувающий усталость и унылую хандру, он уносил всё, чем тяготило прошлое. Максуд удобно расположился на мешках с концентратом. Никогда он не чувствовал себя так спокойно, как сейчас, в океане, вдали от суеты и забот осточертевшей Горы. Так хорошо думалось здесь: без помех, без излишних эмоций, словно солёная вода гасила всякий огонь, будь он снаружи или внутри. И ничто не мешало в очередной раз попытаться выявить причину, найти и распустить тот узел, который затянул намертво, обездвижив и превратив в мёртвый ком нитей, клубок – клубок его памяти…

***

– Ты часто выглядишь удручённым. Что тебя так тревожит, Максуд? – спросил однажды Лётчик, глядя на пасмурное лицо своего спасителя и проводника.

– А что меня может тревожить? Что вообще может тревожить человека здесь, на Горе? Разве что проблема заставить себя подняться затемно и постараться не сдохнуть к наступлению, опять же, темноты? Всё нормально, Лётчик, всё идёт своим чередом.

Однако тот не отводил глаз. Вот же настырный!

– Ну это-то я как раз понял. Нет, я вижу, есть кое-что помимо твоей теории зацикленности существования сего никчёмного мира и такого же никчёмного существа – человека – в нём. Устройство мира тебя скорее злит, даже когда ты ощущаешь себя истощённым своим бытием и бессилием его изменить, но иногда – вот как сейчас, например, – что-то делает тебя удручённо-озадаченным… эм-м… ну, как будто ты упёрся в собственный могильный камень, что ли… Да, вроде того. Так что же это, Максуд?

«Могильный камень»! Тьфу ты! Хотя, пожалуй, верно подметил острым своим глазом свалившийся с неба чудак… Вот дались же ему эти Максудовы приступы! Шёл бы себе и шёл, да смотрел на дорогу внимательнее! Максуд пнул попавший под ногу обломок скальной породы.

– Всякое. Разное, – буркнул он с неохотой.

И замолчал, вовсе помрачнев.

Лётчик не торопил, просто шёл рядом, терпеливо ожидая продолжения, а Максуд физически чувствовал это его терпеливое ожидание: оно как будто давило на грудную клетку – несильно, но беспрерывно, монотонно. В то же время – в противовес, должно быть, давлению внешнему – Максуда стало распирать изнутри. Он мог бы и не отвечать, конечно: что этому чужаку его проблемы – досужее любопытство, развлечение в пути… И всё же… всё же не стал упорствовать, поддался внутреннему позыву.

– Память.

– Память? – не понял Лётчик.

– Ты же хотел знать, что меня беспокоит? Память. Что было до того, как меня нашли на Горе с разбитой головой? Никто ведь не знает, откуда я взялся, никто не помнит моего лица…

– Хм-м… Так может, источник твоего неприятия этого мира, твоих терзаний находится в прошлой жизни? И ответ на все твои вопросы кроется где-то там же, в прошлом? До момента твоего появления на Горе?

– Может, и так…

– Ты совсем ничего не в состоянии вспомнить?

– Абсолютно. Как ни пытался.

– Хм-м… – задумался Лётчик. – Не исключено, впрочем, что я смогу тебе помочь…

– Каким образом? Залезешь ко мне в голову и поищешь то, чего, возможно, там вовсе нет?

– Ты сам можешь залезть к себе в голову.

– Я же тебе говорю…

– Послушай, а если ты просто-напросто зашёл не с той стороны? Начал ломиться в наглухо забитую парадную дверь, когда стоит попробовать найти чёрный ход?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты никогда не пытался проследить за своими мыслями? Выяснить, откуда они появляются, как рождаются?

Максуд неуверенно пожал плечами, и Лётчик кивнул понимающе.

– Дело в том, что значительная часть мыслей в общем потоке сознания рождается из повседневных желаний, вызванных необходимостью удовлетворения жизненно важных потребностей. Таких, например, как утоление голода и жажды. Подобные конструкции могут принимать довольно сложные формы: ты знаешь, что без еды умрёшь от голода, и потому вынужден искать работу, чтобы заработать на пищу, и вот ты планируешь свою деятельность и строишь распорядок, чтобы утоление голода происходило регулярно, и расстраиваешься, если этого не происходит по какой-то причине, и ты ищешь выход, перебирая варианты, и в то же время винишь кого-то или что-то – плохую погоду, не вовремя