Но его не слышали.

– На-кор-ми-и-и! – утробно гудела площадь.

Пришедший-с-небес стряхнул с себя руки так и не решивших, что им предпринять дальше, стражей и развернулся, шагнул в направлении блюстителя – тот зашипел и попятился, едва не опрокинувшись прямо в разверстые глотки тысячеглавого, домогавшегося пищи монстра. Толпа грянула ещё неистовее, и блюститель козлом сиганул от края, опасаясь, должно быть, что люд сгоряча сожрёт его во исполнение своей голодной требы.

Пришедший-с-небес повёл руками – и ор быстро пошёл на убыль. Слышно было, как затыкают рты тем, кто не хотел униматься. Блюститель часто моргал и озирался встревоженно, прижимая к брюху книгу: видно, что здорово струхнул. Дадаши, взволнованные, во все глаза уставились на Фаниса, опасаясь пропустить хоть малейший его жест, едва заметное движение глаз.

Случайно Максуд встретился взглядом с Бинешем: смятение, страх и веру увидел он в расширенных зрачках. И своё отражение: как второй Бинеш смотрело оно на Максуда – всё то же смятение было написано на лице… Максуд поднял взгляд, и дыхание перехватило: высокая фигура в свободных одеждах раскинула руки, будто готовясь взлететь. Пришедший-с-небес взирал свысока на замерших в ожидании людей. Черты обострились на посуровевшем лике. Казалось, большая серая птица всматривается остро в глаза каждому, и увиденное не радует её.

Но вот руки Пришедшего-с-небес опустились.

– Чуда? – негромко спросил он.

И тут же умолк, чуть склонив голову набок, будто прислушивался: сколько раз облетит площадь брошенное им слово? И было в его ожидании что-то, из-за чего никто не посмел хотя бы кивнуть в ответ.

– Как ни безгранично человеческое воображение – какого же чуда, однако, хотите вы? – с недоумением заговорил Пришедший-с-небес. – Манны и пива? Жратвы от пуза? Дождя из вина? Золота из того дерьма, по колено в котором живёте? – сила в голосе его нарастала и разгорался гнев. – А может, дать вам сильные и здоровые тела?! А?! С тремя глотками, тремя желудками… и тремя жопами впридачу?!

Стоявшие ближе всех к помосту вздрогнули, зашевелились неуютно – и расходящейся рябью во все концы площади побежало, в несколько мгновений охватив людское море целиком, замешательство.

– Если бы я был врагом вам, то, несомненно, так бы и поступил! Впрочем, вы и сами справитесь не хуже! Так что если враги себе и Сотворившему вас – то давайте, превращайтесь в таких же… боровов! – Пришедший-с-небес мотнул головой в сторону затравленно жавшегося к лестнице блюстителя (когда только пастырь успел прошмыгнуть туда?). – Превращайтесь в животных, отрекающихся от разума и воли в обмен на сытую и безбедную жизнь! Жизнь, где одно волнует – успеть опорожнить кишечник, чтобы освободилось место для новой жратвы! Жизнь, где дно существует страдание – несварение желудка! Ну что, хотите, а?!!

Первые ряды отпрянули. Упёршись же спинами в плотную, как стена, толчею позади, заволновались, мешая ругань сквозь зубы со сбивчивыми обережными молитвами. Блюститель непроизвольно присел и выставил перед собой книгу, словно та должна была послужить преградой от вот-вот готовой обрушиться на него невидимой силы, что содержалась в словах гневного чудотворца. Оттеснив своего оробевшего патрона, к лестнице бочком отступили стражники…

Пришедший-с-небес вздохнул, и грозная складка между бровей расправилась. Он наблюдал посеянное им смятение, и выражение лица его менялось от презрения к жалости.

– Да разве это чудо? – тихо произнёс он. – Бедняги… Не зная в своей жизни иного выбора, кроме как сменить одно ярмо на другое, вы, должно быть, решили, что свобода, о которой говорю я, – это абсолютная бесконтрольность и безграничная вседозволенность? О-о-о! Стоит лишь поддаться, отпустить желания и страсти, как единое смирное стадо рабов Господина превратится в стаи диких, необузданных зверей – рабов своей животной составляющей! И вот, вседозволенность достигнута, но – никакой свободы!

Народ, кажется, успокоился немного, но всё равно глядел с опасением на человека, обладавшего силой, перед которой спасовал сам служитель Господина со своими подручными. Смотрел, побаивался… и внимательно слушал.

– Истинная же свобода берёт начало прежде всего в обуздании себя – самодисциплине! И здесь нет противоречия! Поскольку никто не властен помыкать свободным человеком, то и блюсти устремлённость его духа тоже не доступно никому извне! Никому не удержать ваши низшие страсти в узде, кроме вас самих! И лишь только владея собой, возможно обрести независимость от источников давления внутренних и внешних – вот тогда дух станет свободен, и принятие решений будет определяться исключительно выбором собственного духа!

Глаза Пришедшего-с-небес снова горели, но уже не гневом – убеждённостью, и эта его пылающая, неудержимо рвущаяся вовне внутренняя сила явно находила отклик, отражаясь на обращённых к нему лицах сполохами чувств – чувств непростых, даже противоречивых, разгонявших привычные маски, как брошенный камень меняет рисунок ряби на воде.

– Вас приучили верить – в мудрость, справедливость, человеколюбие и благие намерения Господина. И вас обязывают любить и уважать вашего небесного повелителя и судью в ответ. А ведь истинные любовь и уважение – это чувства равного к равному, и только свободная личность способна на них! Однако не существует такого пастуха, который, контролируя все устремления стада, тем самым научит его свободе! Не потому ли ваша «любовь» – это всего лишь покорность и подобострастие, а ваше «уважение» – страх! И стоит ли удивляться, что, лишившись внешнего контроля и не имея внутреннего, стадо так легко становится зверьём! Так скажите мне честно, неужели никогда, хотя бы в самой глубине тех потёмок, которые вы именуете душой…

Пришедший-с-небес запнулся, нахмурился. Желваки на скулах дёрнулись.

– Я вижу, вам страшно? Так может, ну её тогда, эту свободу? Пусть пастух решает, куда, когда и как двигаться стаду, пусть единолично определяет цель вашего существования. Он укроет от непогоды, защитит от хищника снаружи и подавит зверя внутри. Просто отдайтесь на волю ведущего вас – и никаких проблем с честью, достоинством и совестью, никаких сомнений и терзаний при выборе очередного шага. А также – ни самоуважения, ни уважения, ни любви. Продолжайте существовать в тесном и уютном загоне для спящих духом! И в страхе гоните мысль о свободе, потому что, отринув пастыря, не на кого будет свалить ответственность за свои ошибки, за лень, малодушие, слабость, за действие и бездействие! За каждый поступок! За всю свою жизнь!

Пришедший-с-небес сделал паузу, всматриваясь в толпу. На лице промелькнуло разочарование, и губы сжались было в тонкую линию – но вновь раскрылись:

– Что ж, спите, овцы, спите. Отворачивайтесь, закрывайте глаза… Но те из вас, кто всё же решится покинуть благодатную неволю, пусть запомнят