Бальзак был непревзойденным рассказчиком всяческих историй о парикмахерах. Они еще не превратились в мастеров по уходу за волосами, но уже стали директорами парикмахерских салонов. Самым известным из них был мастер Мариюс. Он первым создал школу. Парикмахеры, которые обучались у него, прикрепляли к витринам табличку «ученик Мариюса». Его парикмахерская была одновременно и музыкальным салоном: там играл квартет или пели певцы. Мариюс добился для себя монополии на парики, подобно тому как несколько бакалейщиков владели монополией на трюфели. Те, кого называли покупателями, после 1830 года превратились в клиентов. Словари еще долго будут отказывать слову «клиент» в праве на существование. «У торговца есть покупатели, а не клиенты», — настаивал «Литтре». У той Франции, которая еще не предала забвению гуманизм, слово «клиент» пробуждало в памяти образ бедного гражданина Рима, вверявшего себя покровительству богатого патриция.

Мозольные операторы также превратились в весьма значительных особ. Бальзак был знаком с одним из тех, кто «срезал мозоли по предварительной записи». Он походил на Марата и страстно мечтал о новой революции, еще более кровавой, нежели революция 1793 года.

В 1845 году торговля под навесами и в мелких лавочках, которую Бальзак так любил, поскольку она придавала достоинство его предкам Саламбье, зажиточным торговцам из квартала Марэ, исчезла в Париже, уступив место первым крупным магазинам. Торговый дом «Труа-Картье» являл собой дворец, где царила гармония мрамора, дерева, зеркал и разрисованных фарфоровых ваз. Как только покупатель переступал порог магазина, продавец, которого теперь называли «торговым служащим», сразу же вручал ему «проспект» — еще одно новое словцо, — с помощью которого тот узнавал, что находится в продаже. Уходя, клиент получал уже не список того, за что должен, а «счет-фактуру».

Во время обедов на улице Басс у Евы Ганской было достаточно времени, чтобы наблюдать за госпожой де Брюньоль, жившей там словно у себя дома. Ева изъявила горячее желание, чтобы госпожа де Брюньоль съехала как можно скорее. Оноре все понял. Он присмирел и в письме от 16 декабря 1845 года попытался успокоить Еву: «Не стоит волноваться из-за экономки. Я ее выгнал. Все улажено. Участь ее решена. Она попросила позволить ей навещать меня. Я ответил: „Никогда“».

С 15 июля по 30 августа Ева, Оноре и Анна жили в Фонтенбло, затем в Руане. Это было началом длительного путешествия по Франции, Голландии, Бельгии.

13 декабря, когда Бальзак перебирал в памяти все посещенные города, воспоминания роем теснились в его голове. Он насчитал 23 города и для того, чтобы не перепутать их, придумал герб для каждого: «Петербург — манящий к себе палец. Дрезден опирается на виолу. Канштадт сидит в кресле. Карлсруэ держит саблю. Фонтенбло сжимает факел. Бурж опирается на золотой шар. Тур протягивает три миндаля. Блуа держит грушу. Париж сжимает в руках пять корон. А Пасси, Фонтенбло! Это гений Бетховена, это возвышенное! Брюссель достоин Канштадта и нас. Это триумф двух соединившихся нежностей». Были еще Баланс и Седлиц, где Бальзаку пришлось пить целебные воды, чтобы унять приступ колики.

Лион получил «пальму первенства». По счастливому стечению обстоятельств Эвелинетта принадлежала теперь только одному лишь Оноре: «Потребовались мгновения свободы в Лионе, чтобы я догадался, какая ты очаровательная, какая божественная красавица!» В Лионе Бальзак превратился в Шиболета, доброго гения, одаривавшего спутницу всевозможными наслаждениями.

Нежная Эвелинетта могла внезапно превратиться в безжалостную волчицу, когда Бальзак отказывался сократить расходы. В Роттердаме Атала устроила Бильбоке скандал из-за того, что тот купил шкаф из черного дерева за 375 флоринов. «О! Как я страдал на набережной Роттердама. Об этом известно лишь мне да Господу Богу». Но Эвелина тут же получила прощение, ведь причиной ее гнева послужил «излишек слишком крепкого чая».

2 сентября Бальзак находился в Пасси, а 26 сентября он уже отправился в Баден-Баден, чтобы 4 октября вернуться оттуда на улицу Басс.

Путешествие осенью 1846 года стало настоящим блаженством. После него Бальзак не захотел больше видеть рыдающую госпожу де Брюньоль. Он не захотел видеть судебных исполнителей, которые в очередной раз угрожали ему тюрьмой. Бальзак представил к учету неплатежеспособного издателя Хландовского два векселя. Наконец, он не захотел видеть владельца дома на улице Басс, грозившего его выселить.

Бальзак вдоль и поперек исколесил Пасси, подыскивая дом по своему вкусу: с разросшимся садом, огородом, фонтанчиками, зеленой лужайкой, чтобы все это находилось неподалеку от главного фонтана Пасси.

10 октября госпожа Ганская решила, что не стоит изменять укоренившимся традициям: она намеревалась провести зиму в Неаполе. 20 октября Ганская приехала в Страсбург, а оттуда отправилась в Шалон, чтобы добраться до Тулона по Соне и Роне.

Бальзак как нельзя кстати прочел на почтамте объявление, что «1 ноября великолепный пароход государственной компании отправляется из Марселя в Неаполь». И он догнал Еву, Анну и Георга в Шалоне. Шесть дней путешествия на пароходе, и вот они уже в Марселе. Адмирал Шарль Боден, морской префект Тулона, пригласил их осмотреть рейд на катере. В альбоме адмирала Бальзак записал: «Рассеянная женщина похожа на зоркую рысь».

Пароход «Леонид», как и было объявлено, отправился из Марселя в Неаполь 1 ноября. Он сделал остановку в Чивитавеккиа. Пассажиры разместились в гостинице «Виктория». В течение многих лет консул Анри Бейль мечтал о приезде в этот унылый городишко женщины, похожей на Эвелину, которая согласилась бы отправиться с ним в путешествие в Рим.

8 ноября, проведя в Неаполе три дня, Бальзак поднялся на борт парохода «Танкред», шедшего обратно в Марсель.

«Кругом только море и свежий ветер». Под проливным дождем, во время грозы и шторма Бальзак не мог сдержать дрожь. Но, как сказал Байрон: «Когда твое сердце вмещает в себя один океан, он укрощает другой». И шампанское полилось рекой. Бальзак выпил шесть бутылок.

В Марселе Бальзак обошел всех торговцев редкими и диковинными товарами. Он купил 95 тарелок и набор супниц, соусников и блюд на сумму в 1500 франков. Не успев ступить на берег, он сделал в Марселе заказ на рожки из китайского фарфора, великолепные резные книжные шкафы высотой 3 метра и шириной 10 метров и турецкий ковер.

Капитану корабля, на котором Бальзак возвращался из Неаполя, он устроил прощальный ужин. Но 72 часа тряски в почтовой карете по пути в Париж отрезвили Бальзака.

«Итак, отправляйтесь работать», — сказала ему ласковая Эвелинетта, впрочем, порой дававшая понять своему любовнику, что их счастье совсем рядом, словно ангел-хранитель.

На этот раз Бальзак осознал: пора платить по счетам. Хлендовский разорился, что составило убыток в 10 тысяч франков. Жирарден оспаривал цену, назначенную Бальзаком за свои статьи. «Такая цена установлена за эксклюзивное сотрудничество с Дюма. Я буду вынужден отказаться от ваших услуг, если вы потребуете больше 40 сантимов за строчку».

Апатия вновь охватила Бальзака. Он больше не защищался и перестал работать. Он опять погрузился в сладостную грезу: он мечтал поехать в Неаполь «хотя бы на одну неделю».