Внутри он быстро пошел между палатками, к порядкам солдат низшего ранга, чтобы поговорить с квартирмейстером.

– Мне нужны желтые тряпки для девочки, – заявил Галан в спину квартирмейстеру, здоровенному сутулому мужику, подбиравшему с полдесятка мечей, чтобы выдать их молодому солдату. Квартирмейстер Зид обернулся.

– Не узнаю ее. Она не из отряда, который я обеспечиваю. Забудь.

– Хочешь устроить мне неприятности? Нынче вечером? Ты старый чокнутый фетюк, мне тебе поджопник дать?

– Фетюк? Нападаешь на меня, как старая ведьма, а в ответ роз да вина ждешь? Ща нос разобью, – сказал сутулый.

Галан рассмеялся и потер нос, явно не раз сломанный.

– Помнится, ты пару раз пытался.

Квартирмейстер ухмыльнулся, и страх Лив улегся, когда она поняла, что эти двое – старые друзья.

– Знаю, ты рад увидеть меня живым, – сказал Галан. – Так что сделай милость, дай девчонке тряпки.

– Желтые? – спросил Зид. Он высыпал мечи на прилавок, игнорируя молодого солдата, который попытался сгрести их, но не сумел, зато почти насадился на лезвие, пытаясь – безуспешно – удержать клинки на прилавке.

– Да, – сказала Лив.

Он схватил список.

– Имя?

– Лив.

Он быстро просмотрел его.

– Тут нет Лив, извини. Во всей армии нет желтой извлекательницы по имени Лив.

У Лив во рту пересохло.

– Ты и ты, – сказал Зид, указывая на раздраженных солдат в очереди. – Арестуйте эту женщину. Нам надо доложить о шпионке…

– Ох, да ради Оролама, Зид, ты что, решил, что она шпионка? Да ей шестнадцати нет! И какой же гребаный дурак послал бы шпионить за нами ребенка?

При слове «шпионка» у Лив колени подались.

– Может, очень коварный дурак, который думает, что мы не обратим на нее внимания по этой самой причине, – сказал Зид, весь исходя подозрительностью. – Говорят, что Гэвин Гайл такое делал. Говорят, что тот пацан в палатке хирурга – его собственный бастард. Кто пошлет ребенка? Да эти подлые ублюдки, вот кто. – Он кивнул в сторону Гарристона.

– Мне семнадцать, – выпалила она. Что? Кип в палатках врачей? Он болен? Ранен? Она была слишком взволнованна и испуганна, чтобы обрадоваться, что нашла наконец указание о том, где находится Кип.

– Да ладно, Зид, этими списками только подтереться, как только стрельба начнется, сам знаешь. Словно ты прежде никогда…

– Попался! – сказал Зид, запрокинул голову и расхохотался. Бросил на прилавок пару желтых нарукавников. – Это тебе за фетюка. Теперь мы квиты.

– Да даже еще не сравнялись, – сказал Галан, но он улыбался. – Лады, долг зовет, рад был познакомиться, Лив, и если сможешь, дай этому типу пару-тройку пинков.

– С удовольствием, – с улыбкой ответила Лив, словно обрадовалась шутке, хотя в животе и сосало.

Через пару минут она снова была одна и, впервые надев нарукавники, оказалась внутри стен. Теперь ей оставалось только спасти Кипа и Каррис. Интересно, насколько это будет трудно?

Не впервые за последние несколько дней Лив хотелось браниться и швырять вещи, ныть и жаловаться и – возможно, чуточку – плакать. Вместо этого она сделала глубокий вдох и углубилась в лагерь.

Когда Гэвин открыл глаза, было светло. У его постели кто-то сидел. Он посмотрел. Мать.

– О, слава Ороламу. Я думал, что проснулся, – сказал Гэвин.

Фелия Гайл рассмеялась, и он понял, что это не сон. Смех матери казался более свободным, чем в прежние годы.

– Почти полдень, сын. Понимаю, что мне вряд ли надо напоминать тебе о долге, но тебе и правда пора вставать.

– Полдень? – Гэвин резко сел. Это было ошибкой. Все его тело болело. Болела голова. Болели глаза. Он сидел ровно, пока эхо удара кувалды по затылку не притупилось вдвое, а глаза не сфокусировались. Он обычно не страдал светоболезнью – но ведь он никогда не использовал столько магии, как вчера. Со времен Расколотой Скалы – но тогда он был юн. – Почти полдень Солнцедня? – спросил он.

– Мы подумали, что лучше будет избавить тебя от церемонии приветствования солнца и рассветного обряда. В этом году Солнцедень, что бы там ни было, будет не столь формальным. Оролам простит нас.

– Мама, что ты тут делаешь?

– Пора… Гэвин.

– Пора?

– Пора мне Освободиться.

Холодный страх прошел по его телу от макушки до пят. Нет. Не его мать. Она сказала, в следующие пять лет.

Она дала бы ему время на подготовку, но это не могло быть так рано.

– Папа? – спросил он вместо этого.

Она сложила руки на коленях, в голосе ее звучало спокойное достоинство:

– Твой отец слишком много решений принял за меня. Освобождение – это дело только между извлекателем и Ороламом.

– Стало быть, он не знает, – сказал Гэвин.

– Уверена, сейчас уже знает, – ответила она, чуть сверкнув глазами.

– Ты сбежала? – И это тоже было бы правдой. Она ускользнула бы ночью, подкупила капитана невероятными деньгами и бежала прежде, чем шпионы Андросса Гайла успели хотя бы донести ему. Она выбрала бы самое быстрое судно в порту, так что даже если бы Андросс послал корабль со следующим приливом, его люди все равно опоздали бы. Блестяще, был вынужден согласиться Гэвин.

И это Андроссу Гайлу не понравилось бы. Совсем не понравилось.

Она долго молчала.

– Сын, я говорила твоему отцу, что хотела бы Освободиться каждый год в течение последних пяти лет. Он запрещал. Я чувствую, что соскальзываю. Я три года не извлекала, и жизнь моя становится серой. Я очень люблю твоего отца, но он всегда был эгоистом. Андросс вечно будет цепляться за жизнь и власть и не хочет остаться один. Мне… жаль его, сын, и я отдала ему эти годы ради любви, что некогда была между нами. Ты знаешь, я верна ему, но мы оба понимаем, что он расценит это как измену. И я знаю, что он будет винить скорее тебя, чем себя, но если мне приходится выбирать между долгом перед твоим отцом и Ороламом…

– То Оролам побеждает.

Она погладила его по колену.

– Я отправила гонца к Корвану Данавису…

– Корван жив? Я боялся, что на стене…

Она печально улыбнулась:

– Он в порядке. Но твои защитники проиграли, несмотря на твой героизм.

Мой героизм. Только его мать могла говорить о его героизме без намека на иронию. Что бы ты подумал об этом в своей тюрьме там, внизу, братец?

– Так или иначе, я послала к нему, чтобы ему дали знать, что ты очнулся. Я рада снова увидеть его. Он хороший человек. – Конечно, она знала, что Корван отправился в изгнание, чтобы поддержать маскарад Гэвина, но, как всегда, она говорила уклончиво, на случай если подслушивают. Мать Гэвина всегда умела жить и высказывать свое мнение, несмотря на давление придворной жизни и требования этикета, секретности и конфиденциальности. – Встретимся вечером, сынок.