Однако это знание не принесло Мэри покоя. Она гадала, должна ли думать, что его давняя привязанность к ней стерлась со временем – а как иначе объяснить это затянувшееся молчание? – но продолжала размышлять о нем в любое время дня и ночи. Ей не хватало его за обеденным столом, где его шутки и наблюдения заставляли ее смеяться, и в гостиной, где она впервые услышала, как он вдумчиво рассуждает о стихах. Ее сердце сжималось, когда дети спрашивали, где он и когда вернется – как всегда, с карманами, полными сладостей. Она больше не носила то платье из хлопка, которое он отметил при первой встрече у «Хардинга и Хауэлла», а сложила его и убрала подальше. Мэри испытывала болезненный укол каждый раз, когда слышался стук в дверь или приходила почта. Она не знала, как поведет себя, встретив мистера Хейворда в Лондоне, а ведь у него здесь дела и рано или поздно он вернется. Каким будет ее первое действие? Слово? Как часто эта сцена рисовалась ей в воображении, а она все не знала, как поступит.

Шли дни, Мэри пыталась обуздать чувства, повторяя себе, что должна найти способ отвлечься от своих тяжелых дум. Предаваться страданиям значило позволить всем мисс Бингли мира одержать победу над ней и подтвердить правильность всех мнений ее матери о соотношении брака и счастья. Несмотря на разницу между двумя этими женщинами, Мэри понимала, что ни одна из них не была бы разочарована, узнав о ее несчастном состоянии, и эта мысль побуждала ее двигаться вперед, на что в противном случае не хватило бы духа или сил. Мэри заставляла себя рано вставать, правильно укладывать волосы и следить за опрятностью одежды. Эти победы казались совсем незначительными по сравнению с глубоким чувством потери, но в битве, которую она не могла позволить себе проиграть, каждая из них была важна. Если она позволит несчастью поглотить себя, то может никогда больше не вырваться из его лап. Поэтому Мэри стряхнула пыль со своих книг, достала ручку и бумагу и попыталась придумать новый курс обучения, чтобы занять ум. Она играла с детьми Гардинеров и снова взялась за уроки фортепиано. А выходя в город на прогулки, заставляла себя исследовать мир за пределами известного – изучала новые улицы, незнакомые памятники и районы, непохожие один на другой. Она обнаружила, что всегда лучше делать хоть что-нибудь, чем ничего не делать; и так неделю за неделей она занималась собой.

Именно во время одного такого путешествия Мэри оказалась в совсем незнакомой местности. Она ушла слишком далеко от собора Святого Павла, и теперь пыталась сориентироваться, но вдруг услышала приближающиеся по улице крики и пение. Мэри отыскала убежище у витрины ближайшего магазина, решив забежать внутрь, если окажется, что шум вызван беспорядками; но по мере приближения звука стало ясно, что это шум большого праздника. Мэри осторожно выскользнула из укрытия, чтобы посмотреть на происходящее, и увидела большую группу молодых людей, аплодирующих и хохочущих в процессе шествия. Стоящий на тротуаре пожилой мужчина наблюдал за ними с величайшим удовлетворением, отбивая тростью ритм их песни. Он выглядел достаточно благополучно и респектабельно, похоже было, что женщина может без риска для себя заговорить с ним, и Мэри решила рискнуть.

– Простите, сэр, могу я спросить вас, что происходит? Кто эти марширующие и что они празднуют?

Джентльмен снял шляпу и улыбнулся ей, видимо, довольный вопросом.

– Что ж, мэм, это студенты-медики из больницы Бартс. Они сдали экзамены и торжественно маршируют на грандиозный обед в таверне, где и отметят свой успех.

Он снисходительно взглянул на них и снова повернулся к Мэри.

– Я сам был одним из них больше лет назад, чем мне хотелось бы признать, и мне нравится, что старые традиции живы по сей день.

– Значит, они станут врачами, как вы?

– Да, если доживут до этого момента. Обычно среди них есть тот, кто добился большего успеха, чем остальные; его назначают королем дня. Его отличает корона из дубовых листьев – как у Цезаря, знаете ли, – ах, вот и он, прямо в центре!

Он указал на толпу, и Мэри обнаружила, что смотрит прямо в покрасневшее, счастливое лицо Джона Спарроу. Теперь это был скорее молодой человек, а не милый юноша, но невозможно было не узнать знакомые черты. Корона из дубовых листьев немного сползла на лоб и придавала ему вид захмелевшего человека; но за всем этим опьяняющим возбуждением от нее не укрылось по-прежнему умное лицо. Товарищи хлопали его по спине, подбадривали и подшучивали над ним; было ясно, что он чувствует себя в их компании как дома. «Он нашел свое призвание, – подумала глубоко тронутая Мэри. – Он счастлив. Я не нанесла ему раны, от которой он так и не смог бы отправиться. Он получит то, что ищет. На его двери появится медная именная табличка, а во дворе – собственный экипаж». Она отвернулась, не желая попасться ему на глаза и испортить момент. Она была частью его прошлого, и ей не было места в этом радостном, шумном настоящем.

Лицо Мэри сияло, когда она прощалась с пожилым мужчиной.

– Большое спасибо, сэр, за ваши объяснения. Я так рада, что смогла стать свидетелем этого великолепного зрелища.

Он снова снял перед ней шляпу, на этот раз в прощальном поклоне, обрадовавшись, что еще недостаточно зрел, чтобы перестать ценить улыбку очаровательной молодой женщины.

Мэри не совсем понимала почему, но встреча с Джоном Спарроу каким-то образом успокоила ее мятущийся ум. Увидев его таким беззаботным и довольным, она освободилась от бремени, которое несла так долго, что не замечала его тяжести, пока оно не исчезло. Пусть она и не стала счастливее, появилось внутреннее ощущение порядка, способность размышлять о будущем, в котором мистер Хейворд не играл никакой роли. Если она должна пройти свой путь в одиночестве, пусть так и будет. Возможно, жизнь незамужней женщины не такая уж унылая и унизительная доля, как считает общество. Возможно, многое зависит от обстоятельств и самой женщины. В конце концов, подумала Мэри, она никогда не будет такой бедной и отчаявшейся, как несчастная мисс Аллен. Браки сестер спасли ее от этой участи. Они всегда готовы предоставить ей кров. Нужда не заставит ее в погоне за следующим шиллингом метаться по загородным домам, чтобы учить юных леди игре на фортепиано. У нее всегда будет уголок, который принадлежит ей; и, возможно, отдельная комната – все, что действительно требовалось мыслящей женщине. Она умела читать и учиться. Она может даже попытаться написать что-нибудь сама. Миссис Маколей показала, что это вполне возможно. Почему бы ей не двигаться в этом направлении? Вряд ли миссис Беннет сочла бы это занятие подходящим для дочери. Но теперь матушка умыла руки. У Мэри появилась свобода строить свое будущее по собственному усмотрению.

Все это время миссис Гардинер наблюдала за поведением племянницы, не зная, что и думать. Она восхищалась силой воли Мэри. Аплодировала ее храбрости. И она с облегчением увидела, наконец, что это уже не прежняя безнадежно, отчаянно несчастная девушка; однако за сухими глазами и уверенным видом все же скрывалось что-то глубинное, подавленное, отчего на Мэри было больно смотреть. Смирение с судьбой, конечно, было меньшим из зол, но лишь как временная мера.

Наступил очередной наполненный спокойствием день. Мэри была наверху – наводила порядок на книжных полках, – когда услышала, как раздался звонок, открылась входная дверь и вошел посетитель. Она научилась не обращать внимания на эти звуки – с чего ей ждать гостей? – и спокойно продолжила заниматься своими делами. Она была так поглощена процессом, что не услышала, как миссис Гардинер торопливо поднимается по лестнице и отвлеклась, только когда тетя, тяжело дыша, ворвалась в ее комнату.