На появление теблоров яггуты ответили ужасным диким смехом. Каждый из четырнадцати вел отряд имассов и каждый был островом посреди бойни – никто не мог противостоять.

Но их было всего четырнадцать, а имассы рядом с ними продолжали падать, хотя сражались как безумные.

Охотники К’елль ударили по врагу, закрутив его в яростном водовороте. Промчавшись по пастбищу и огороженным участкам, они развернулись и вонзились во фланг колансийцам, почти напротив теблоров.

И в ответ высший Водянистый Фестиан направил в бой резерв. Четыре легиона, почти восемь тысяч тяжелых пехотинцев, бросились на врага.

Горькая Весна после удара меча, пронзившего ей левое бедро, лежала среди павших сородичей. Атака прошла над ней, но теперь завязла, и Горькая Весна видела, как шаг за шагом воины сдают позиции.

Ничто в прошлом не могло бы сравниться с этим мгновением – таким коротким, таким сладким, когда она снова почувствовала дыхание, когда ощутила мягкость собственной кожи, почувствовала слезы в глазах… они затуманивали зрение… такое забытое ощущение. Если это и означает жить, если это реальность смертности… невозможно представить, чтобы хоть кто-то по своей воле отказался от такого. И все же… все же…

Кровь еще текла с неба, хотя и слабее, остывая на коже… больше даров не будет. Ее собственная кровь, гораздо теплее, собиралась под ней, на бедрах; и жизнь, такая свежая, такая новая, медленно утекала.

Лучше ли это, чем неумолимое движение в тыл врага? Лучше, чем убийство сотен, тысяч, не способных оказать сопротивление ей и ее бессмертному роду? Разве это не было, на самом деле, нарушением равновесия?

Она не будет горевать. Пусть дар и оказался столь недолговечным.

Я снова познала ее. Не многим так повезло. Очень не многим.

Корабль Смерти лежал на боку, вмерзший в лед. Капитан Шурк Элаль поднялась, отряхая с одежды снег. Рядом Скорген Кабан, Красавчик, все еще на коленях, собирал пригоршнями снег и сосал его.

– Красавчик, это для зубов вредно, – сказала Шурк Элаль.

Скорген широко улыбнулся ей, и Шурк вздохнула.

– Прости. Я забыла, что их у тебя совсем мало.

От носа корабля подошла, в сопровождении камеристки, принцесса Фелаш.

– Я нашла его, – объявила она, выдохнув густой клуб дыма. – Он действительно движется этой холодной дорогой, и, тщательно изучив направление его следов, с уверенностью могу предположить, что он пройдет весь путь до того Шпиля. Через этот неестественный дождь.

Шурк Элаль посмотрела на то, что совсем недавно было заливом. Омтоз Феллак пробудился, как удар кулака в висок, и только капитан осталась в сознании после высвобождения силы. Только она стала свидетелем того, как замерзает море, и внимательно следила, чтобы никто из экипажа и гостий не соскользнул за борт, когда корабль выполз на берег и начал крениться на левый борт.

И она единственная видела, как Худ отправился в путь.

Вскоре над шпилем разразилась буря, пролившаяся потоками дождя, который как будто поблескивал красным, как кровь.

Шурк Элаль рассматривала Фелаш.

– Принцесса… что-нибудь чувствуете о судьбе вашей матери?

– Увы, эфир слишком взбаламучен. Похоже, – добавила она, затянувшись трубкой и поворачиваясь в сторону суши, – что нам тоже придется отправиться через проклятое ледяное поле… и надеяться, что лед не начнет вскоре ломаться, раз Омтоз Феллак снова спит.

Скорген нахмурился.

– Извиняюсь… спит? Капитан, она говорит, что лед растает?

– Красавчик, – сказала Шурк Элаль, – он уже тает. Так что, значит, нам нужно поторопиться?

Но принцесса подняла пухлую ладошку.

– Сначала я думала идти по следам Худа, но тогда нас ожидал бы крутой и, без сомнения, опасный подъем. Поэтому могу ли я предложить иной вариант? То есть пойти отсюда прямо на запад?

– Не знаю, – ответила Шурк Элаль. – Будем полдня обсуждать?

Фелаш нахмурилась.

– И чем же я вызвала подобный сарказм? А, капитан?

– Мои извинения, ваше высочество. Путешествие было слишком утомительным.

– Путешествие еще не закончено, дорогая, и вряд ли мы можем сейчас позволить себе роскошь жаловаться, правда?

Шурк Элаль повернулась к Скоргену.

– Приготовь все. Нам действительно нельзя терять времени.

Старпом повернулся, но потом снова взглянул на Шурк.

– А раз так, почему же, во имя Маэля, она…

– Достаточно, Красавчик.

– Есть, капитан. Виноват, капитан. Так точно, бегу.

Королева Абрастал, я доставлю вашу дочь под ваше крылышко. Очень постараюсь. Заберите ее, умоляю. Пока я не ухватила ее нежную шейку и не начала давить, чтобы мозг полез из всех отверстий в башке. А потом камеристке придется порубить меня на мелкие кусочки, а Скорген отмочит какую-нибудь глупость, и ему разрубят голову пополам – уж таким-то шрамом можно будет хвастаться?

Она могла разглядеть следы Худа, ведущие к Шпилю, и поймала себя на том, что не сводит с них глаз. Не дури, женщина. О некоторых судьбах лучше слушать за кружкой эля в таверне.

Удачной дороги, Худ. Если увидишь новое лицо, почему бы просто его не укусить?

Он прошел через Врата Смерти, и этот дождь – в короткие мгновения магии – ничем не мог навредить привидениям. Никакого возрождающего поцелуя, никакой завесы, скрывающей то, что я вижу сейчас.

Ток сидел верхом на мертвом коне и с давно исчезнувшего холма – от него за века вспашки осталось лишь небольшое возвышение – в ужасе наблюдал, как гибнут его самые заветные грезы.

Так не должно было случиться. Мы чувствовали запах крови, да; мы знали, что она еще будет.

Но, Онос Т’лэнн… это были не твои войны. Не твои сражения.

Он видел старого друга – среди меньше чем тысячи оставшихся имассов. Четырнадцать яггутов были отделены от сородичей и сражались в изоляции; но вперед вышли лучники, и яггуты уже были утыканы стрелами, хотя и продолжали биться.

Охотники К’елль отступали, их оттеснили от имассов; Ток видел тоблакаев – их осталось едва пять десятков, – прижатых к самому краю обрыва. На дальнем фланге были баргасты, но совсем мало, и они шатались, полумертвые от усталости.

Ток осознал, что держит в руке скимитар. Но моя сила ушла. Я отдал ее всю. Что держит меня здесь, если не какое-то проклятие… я должен увидеть собственное поражение? Онос Т’лэнн, друг. Брат. Я не буду ждать тебя у Врат… мне слишком стыдно. Ток подобрал поводья. Я не буду смотреть, как ты умираешь. Прости. Я трус… но не буду смотреть, как ты умираешь. Пора уезжать. Он развернул коня.

И остановился.