Опять зашипели часы, и все снова вздрогнули. Все, кроме Катарины, железная она, что ли? Луиза оставила опротивевшую вышивку и подошла к Селине. Дочка сидела рядом с Айрис и смотрела в ночь огромными, безнадежными глазами.

– Посмотри, – Луиза протянула несколько ниток, – не могу понять, они одинаковые или нет?

Селина послушно поднесла шелк к свече, губы Айрис упрямо сжались.

– Эрэа Луиза, как вы можете сейчас вышивать?

– Ты права, – надо, чтобы голос звучал спокойно и скучно, – ночью вышивать неразумно, можно закапать работу воском, и потом, при свечах меняются цвета, но вышивка успокаивает. Особенно когда нечего делать.

Айрис упрямо свела брови, но не ответила. И на том спасибо. Девочек не отпустили. Не отпустили никого, даже дуру Биггот, которая была совершенно безобидна и упала в самый честный обморок.

– Эти и эти одинаковые, – тихо произнесла Селина, – а эта темнее. Мама, что с нами будет?

– Не бойся, – Луиза с трудом сдержала желание прижать дочь к себе, – в Октавианскую ночь было хуже.

Селина вздохнула:

– Тогда монсеньор был в Олларии, а теперь мы совсем одни…

Ответить помешал властный стук. И за какими кошками стучать, если ты все равно войдешь?

– Войдите, – бросила королева, и они вошли. Маршал Леонард Манрик, обер-прокурор Жоан Колиньяр и четверо хуриев. Сквозь раскрытую дверь Луиза разглядела толпящихся в приемной солдат в армейских мундирах. Закатные твари, куда делись парни из Личной охраны?!

Обер-прокурор коротко поклонился:

– Ваше величество, прошу простить столь поздний визит, но дело не терпит отлагательства. К моему великому прискорбию, установлено, что против его величества существовал обширный заговор, в котором принимали участие многие видные сановники. Мне необходимо допросить герцогиню Придд и баронессу Дрюс-Карлион.

Эту-то за что?! Она же глупа, как все пробки мира! Даже глупее Гризельды Биггот.

– Ваше величество! – Розалин Дрюс-Карлион бросилась к королеве. – Ваше величество… Я ни в чем не виновата, ни в чем! Это кузина… Я просто передала письмо…

– Какое письмо? – быстро переспросил Колиньяр. – Кому? От кого?

– Вероятно, любовное, – пожала плечами королева, – девицы думают исключительно о любви, а Розалин к тому же весьма экзальтированна. Герцог, мы не разрешаем вам допрашивать наших дам.

– Ваше величество боится их показаний?

– Мне нечего бояться и нечего скрывать.

– Ваше величество в этом уверены?

– Разумеется! Господа, время и в самом деле позднее. Мы приказываем вам удалиться.

На холеном лице Колиньяра отразилось сомнение и почти сразу же исчезло.

– К сожалению, долг не позволяет мне исполнить приказание вашего величества. Более того, я должен сообщить, что, руководствуясь высшей целесообразностью, его величество подписал предписание о взятии своей супруги под стражу вплоть до окончания дознания. Мне вменено в обязанность препроводить вас в Багерлее, а герцогиню Придд и баронессу Дрюс-Карлион – на очную ставку со сделавшими признание преступниками. Что до прочих присутствующих здесь дам и девиц, то они могут идти по домам. Или же разделить участь вашего величества, но без права изменить решение.

– Что ж, – Катарина Ариго оттолкнула книгу, на тонкой шее тревожно сверкнула алая звезда, – я предполагала нечто подобное с того самого мгновения, как к власти в Талиге пришли предательство, глупость и корыстолюбие. Ангелика, Розалин, я не могу вас защитить, но мои молитвы пребудут с вами. Я благодарна тем, кто не покинул меня до сегодняшнего дня, но сейчас прошу меня оставить. Я сама за себя отвечу и перед супругом, и перед палачами, и перед Создателем!

Святая Октавия, она это серьезно?! Эта ломака с жалким голоском? Серьезно?!

Анна Рафиано сделала реверанс.

– Ваше величество милосердней моей совести. Я проклинаю свое малодушие, но ухожу.

Катарина улыбнулась:

– Я все понимаю, графиня. Передайте господину экстерриору мое восхищение его… его притчами. Ему следует их записывать…

– Я передам! – нос толстухи недвусмысленно покраснел. – Закатные твари, да я сама их запишу!..

– Сударыни, прошу поторопиться, – поморщился Колиньяр, открывая двери, – теньент Эриз, проследите, чтоб покинувшие апартаменты ее величества дамы были доставлены по домам с должным почтением.

Дженнифер Рокслей опустила глаза:

– Я никогда себя не прощу, но моей дочери всего два года…

Анна Рафиано, Дженнифер Рокслей, Леонора Пагон, Саманта Кракл, Гризельда Биггот, Джулия Фукиано… Ушла бы она, если б все было всерьез и если б не было девочек? Сбежала бы, как миленькая, и постаралась бы все забыть, только вряд ли бы это удалось.

– Время истекло, – сообщил обер-прокурор, – я вынужден….

– Стойте, герцог, – взмах тонкой руки, и Колиньяр заткнулся. – Герцогиня Окделл, графиня Феншо, госпожа Арамона, Селина, уходите. Я приказываю!

– Я не уйду, – задрала голову Айрис, – Повелители Скал не бросают своих королей.

– Да, – Луиза ухватила воспитанницу за руку, – мы не уйдем. Что мы можем взять с собой и смогу ли я написать сыну и матери?

– Разумеется, – торопливо, даже слишком торопливо заверил молчавший до этого Манрик, – только прошу вас ничего не запечатывать.

Можно подумать, она не знает, что письма читают!

– Ваши вещи после досмотра будут перевезены в Багерлее, – обрадовал Колиньяр.

Что ж, значит, поросячьи розы будут вышиты до конца. Вот и говори после этого, что жизнь дуэньи скучна и монотонна. А Манрик что-то бледноват и неретив. В отличие от Колиньяра… Любопытно, получил братец обер-прокурора армию или нет? И, во имя Создателя, что с Фердинандом?!

Катарина Ариго заложила житие святого Адриана на последней прочитанной странице и поднялась.

– Идемте.

Жоан Колиньяр двинулся к двери, королева холодно улыбнулась:

– Герцог, полагаю, вы все же пропустите дам вперед.

Обер-прокурор бешено сверкнул глазами, но отступил. Ее величество королева Талига покинула гостиную первой.

«Le Chevalier des Coupes & Le Trois des Êpêes & Le Cinq des Bâtons»[91]

1

Стук в дверь. Негромкий, но уверенный. Никола!

– Входите, капитан.

Сам Робер предпочел бы обойтись без этикета, но Карваль изо всех сил соблюдал дистанцию. Он был гордецом, этот капитан, и Повелитель Молний смирился. С такими переходят на «ты» или в бою, или на эшафоте, или никогда.