Старина Антонио, человек светский, поняв, что я шучу, смеется в ответ: конечно-конечно, для такого урода, как Аккаттабрига, подобного ангела небесного нет и быть не может; мы ведь прекрасно знаем, что такое женщины, созданные Всевышним, дабы мы, мужчины, не слишком наслаждались иллюзией покоя; можно подумать, их сотворили нарочно, чтобы дать нам еще на земле вкусить Ада или Чистилища, позволив заранее искупить кое-какие грешки. Но предположим нелепость, что такая святая женщина и в самом деле существует; женится ли на ней Аккаттабрига? Конечно, женится. Без раздумий. А если, предположим, эта святая женщина, кою небеса наделили всевозможными добродетелями и красотой, к тому же крайне бедна и совершенная бесприданница, будет ли это препятствием в глазах Аккаттабриги? Конечно, нет, она ведь по-прежнему останется небесным ангелом. Аккаттабрига все равно женится на ней, даже будь она бедна, будь она последней нищенкой на земле, ведь Аккаттабрига и сам последний бедняк; и потом, для него не имеет особого значения, красива ли она, главное, чтобы была добрая, честная и нежная, какой была его мать Пьеро, уж ее-то Антонио наверняка не забыл.

А что, если эта женщина, этот ангел небесный, в своей короткой земной жизни успела претерпеть невыразимые муки и даже прижить детишек от другого мужчины, станет ли Аккаттабрига презирать ее за одно то, что она не смогла предложить ему первым сорвать ее цветок, хотя сердце оставила в чистоте и целомудрии? Тут старина Антонио вступает на зыбкую почву, но я отвечаю не раздумывая: мол, не очень-то приятно брать в жены ту, что уже возлежала с другим; но поскольку беседа наша праздная и ни к чему такому не ведет, а вино и в самом деле хорошее, я мог бы сказать, что эта история с цветком и целомудрием меня тоже не слишком заботит, ведь если женщина чиста и добродетельна, и обещает любить меня, и быть мне верной, и в качестве спутницы жизни дарить мне нежность и утешение, каковые буду дарить ей и я, тогда мне и вправду следовало бы ее приветить. Я не стану ворошить ее прошлое, она не станет ворошить мое. Мы будем жить настоящим, избавившись наконец от призраков и ужасов былого. Но это, к сожалению, только мечты. В реальности все совсем иначе.

Никогда не забуду лучезарной улыбки, озарившей в тот миг лицо старины Антонио, разгладившей его морщины и словно бы смягчившей знаки, что вырезали на нем, как на коре старого дерева, годы долгой жизни; пока живу – не забуду. Улыбки счастья, но не эгоистичного, радости не за себя, а за кого-то еще, и мне даже не сразу пришло в голову, что этим кем-то могу быть не только я, сидящий напротив с кружкой доброго вина. Если бы он мог, то, наверное, вскочил бы тогда со своего кресла и обнял меня, не обращая внимания на ломоту в костях. И тут до меня вдруг дошло, что беседа наша была вовсе не такой праздной, как мне казалось.

Впрочем, старик настоял, чтобы я помог ему подняться и добраться до постели в комнате наверху, поскольку уже немного устал. Но сперва мне пришлось согнать кота Секондо, который свернулся у него на коленях увесистым крендельком и вовсе не собирался покидать своей уютной лежанки. Обиженный Секондо, задрав хвост, удалился вверх по лестнице. Старик, опираясь на мою руку, проковылял за ним, несколько раз сделав мне знак молчать. Мы остановились на узкой площадке. Направо – дверь спальни, налево – другая, маленькая, полуприкрытая. Старина Антонио улыбнулся и снова приложил указательный палец к губам, велев мне молчать, а после махнул рукой, словно приглашая заглянуть внутрь. Там, на высокой кровати, молодая женщина кормила грудью ребенка: распущенные волосы, светлые, как у небесных ангелов, тихая колыбельная, не разжимая губ. Совершенное видение материнства, искры жизни, переданной от одного живого существа другому.

Старик тянет меня в спальню, просит помочь улечься в постель, куда немедленно запрыгивает и кот. Видя, что я тронут, что, несмотря на лицо и прозвание, я в общем-то человек добрый, Антонио, прежде чем распрощаться, тихонько сообщает мне еще кое-что. Тот ангел, о котором мы говорили, и впрямь существует. Это женщина, такое же существо из плоти и крови, как и мы сами, способная, подобно нам, чувствовать радость и боль, и одним небесам известно, сколько этому ангелу пришлось выстрадать, прежде чем она смогла насладиться недолгими секундами счастья в этом доме, со своим ребенком. Да, это она, та, что была возлюбленной сера Пьеро, а ребенок – их сын. Пускай порождение греха, ошибки, иллюзии земной любви; но ведь жизнь, вся жизнь – она от Бога, она дар Божий, а стало быть, и это дитя – тоже от Бога, чудесный дар, за который мы никогда не сможем его в достаточной мере отблагодарить.

Ее зовут Катерина. Она была рабыней, а теперь свободна. Пьеро освободил ее, но видеться с ней больше не будет. Тотчас же после Богоявления Антонио женил его на некой Альбьере, дочери Джованни Амадори, флорентийского торговца, владеющего клочком земли в Баккерето, человека богобоязненного, последователя блаженного Джованни Коломбини: то есть бесприданнице, да и бога ради. Теперь Пьеро живет во Флоренции, у тестя. Настанет день, когда ему придется позаботиться о ребенке, что по закону наследует его имя и состояние, пока же малыш счастлив на руках у Катерины, женщины сильной, добрых кровей, на ее густом, сладком, обильном молоке он вырастет здоровым и крепким. Да, Катерина свободна, но она не замужем; однажды ей придется покинуть и этого ребенка, и этот дом. У нее нет ни денег, ни имущества, ничего, кроме потрепанного платья, что сейчас на ней. Разумеется, нет и приданого. Но тому, кто возьмет ее в жены, Господь воздаст величайшим из сокровищ этого мира: спутницей, которая будет любить и почитать его, подарит радость многочисленного потомства и пройдет с ним по долгой, трудной дороге жизни до самого конца.

Это не сговор, а он не сваха, настаивает старик, стиснув мою руку. Катерина – свободная женщина, и свою свободу она заслужила ценой невероятных жертв и страданий. Ни один человек, ни сейчас, ни когда-либо после, не будет иметь права решать за нее, навязывать ей свою волю, снова заковывать ее в цепи. Мужчина, выбравший жизнь с этой женщиной, должен набраться смелости увидеть в ней такое же создание Божие, как и он сам, равное и равноправное, а не низшее существо, которым можно помыкать. И, кстати, соглашаться или отказать