Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы поженились, как только закончился пост, сразу после Пасхальной октавы. Обильное цветение в марте предвещало чудесную весну, идеальное время для посева. Венчались практически тайком, не в Винчи и даже не в Сан-Панталео, а в Сан-Бартоломео-а-Стреда. Антонио появиться не смог, он плохо себя чувствовал, и монне Лючии тоже пришлось остаться с ним. Невесту к алтарю вел Франческо, младший брат сера Пьеро, он же выступил и свидетелем, а вторым стал Нанни ди Джан Джокондо, батрак из принадлежавшей Антонио половины поместья в Линари. Франческо был рад исполнить столь важное поручение, заявив, что уже вполне взрослый. Чтобы не привлекать внимания и не давать городку повода для слухов, Катерину, с ног до головы закутанную в длинный плащ и совершенно неузнаваемую, он привез на муле. Внутри этого свертка нашлось место и для ее туго спеленатого сына. Накануне, нагрузив до отказа тележку, запряженную все тем же мулом, Франческо уже успел сходить туда-обратно из Винчи в Меркатале, чтобы отвезти в наш домик при печи, который я как мог отремонтировал, немногие пожитки Катерины: высокую кровать орехового дерева и сундук с двумя замками, а в нем тоненький матрас, пара простыней, одеяло, отрез темно-красной ткани, юбка, поддева, чулки и полотенца. Монна Лючия приготовила еще корзинку, свадебный подарок из Баккерето: кувшин с изображением святой Екатерины и две кружки, обожженные в печи в Тойе.
В тот день я пришел к церкви пораньше. Франческо обещал, что они подъедут позже, когда дороги опустеют, я же был там с часа шестого, один, у дверей, запертых отошедшим пообедать ризничим. Чисто выбритый, одетый чуть лучше обычного, в куртке, одолженной у Нанни, я присел на камень под раскидистым деревом на церковном дворе, укрывшись и от солнца, и от недвижного взгляда огромного окулюса на безыскусном фасаде. До чего красиво там, на кряже, среди полей и виноградников, над которыми высится знакомый профиль нашей горы, а внизу, в долине, бодро вращая мельничное колесо, несет свои воды Стреда. Я так и сидел один, когда дверь распахнулась. Я вошел в церковь, непритязательную, пустую, и преклонил колени перед грубо вырубленной статуей бородатого святого Варфоломея, строго глядевшего на меня, держа в левой руке книгу, а в правой – нож.
Вскоре со стороны Черрето подошел священник, да не какой-нибудь, а сам настоятель прихода Сан-Леонардо. Его старый друг Антонио, внезапно воспылавший любовью к святому Леонарду, все ему рассказал, и настоятель не колеблясь одобрил наш брак. Освобождение Катерины, вне всякого сомнения, было великим чудом святого Леонарда, достойным того, чтобы упоминать о нем в проповедях в качестве поучительного примера. Когда старик послал меня к этому достойному святому отцу, чтобы все устроить, нам пришлось встретиться не раз и не два, поскольку, по его мнению, я и сам оказался той еще отбившейся от стада овечкой. Сперва пришлось исповедоваться в грехах, что само по себе заняло немало времени. Затем меня наставили в таинстве брака, о котором я мало что знал. Святого отца интересовала каждая мелочь: наши имена, возраст, происхождение невесты и является ли она доброй, надлежащим образом крещенной христианкой; мне даже пришлось показать ему свиток пергамента, написанный рукой сера Пьеро и удостоверяющий, что она свободна. Он же позаботился о том, чтобы к браку не осталось препятствий, и в конце концов вывесил на церковных дверях оглашение. «Тут тебе остается только поверить мне на слово, – улыбнулся он, – читать ты все равно не умеешь». Учитывая обстоятельства, форму венчания выбрали самую простую и незаметную, в скромной, уединенной деревенской церкви в Сан-Бартоломео, без нотариуса, с одним лишь благословением и обменом кольцами.
А как же помолвка? Ведь помолвлены-то мы с Катериной были? Мой ответ – да. Целый Великий пост пролетел с того момента, как я, вернувшись в Винчи через два дня после памятной беседы с Антонио, увидел ее, заговорил с ней. Монна Лючия оставила нас тогда одних в саду, только малыш Леонардо ползал вокруг, гоняясь за черным котом, что прятался в высокой траве и, внезапно нападая на него из засады, касался лапой крохотной ручки, а Леонардо всякий раз заливался смехом. Мы долго молчали, она – сидя на каменной скамье, я, привалившись к стене, мял в руках шапку. Ее волосы, скромно подоткнутые под чепец, снова скрылись из виду. Наконец она, собравшись с духом, решилась заговорить первой. Ее бесконечно нежные глаза глядели на стоявшего рядом незнакомца снизу вверх, в них не было ни страха, ни смущения, но сохранялся еще свет любви, с которой она мгновением раньше следила за движениями сына. Антонио и Лючия кое-что ей передали, но предоставили полную свободу решать, захочет ли она видеть меня, говорить со мной. Она решила, что хочет, и теперь просит лишь просто и твердо: расскажи мне о себе.
Для меня это оказался куда более сложный экзамен, чем тот, что пришлось потом сдавать священнику. Покаяться в грехах всемогущему Господу во мраке исповедальни не так сложно, когда искренне веришь, что из-за решетки тебе внемлет не человек, но сам Бог. Ты спокоен, поскольку знаешь, что Ему уже ведомы все твои грехи и Он прочтет их в твоем сердце, даже если ты не сможешь подобрать нужных слов. Но теперь, в залитом солнечным светом саду, под взглядом Катерины, как я мог рассказать ей о себе? Я ведь в жизни ни с кем подобного не делал. Почему же при виде этой женщины меня сковал страх? Почему язык мой присох к гортани? Я, Аккаттабрига, в прошлом солдат, отчаянный боец, привык говорить не словами, но поступками, лучше всего кулаками, а с женщинами общаться привык и того меньше, разве когда покупал за гроши их тела или пару раз насиловал в очередной вылазке в какую-нибудь бедную деревушку… И снова именно она взяла дело в свои руки и помогла одолеть мое смущение – возможно, увидев за изуродованным лицом одинокого, несчастного ребенка, каким я был, когда выходил в поле близ Кампо-Дзеппи, надеясь угробить себя тяжким трудом.
Жестом она предложила мне сесть рядом. Я неуклюже повиновался, положив правую руку между нами, на холодный камень. Длинные, тонкие пальцы Катерины коснулись мозолистой, растрескавшейся от глины и огня кожи. Потом она заговорила. Голос ее казался странным, а манера – не похожей на нашу, с резкими горловыми призвуками. Она то
