том, что мы собираемся сегодня есть на ужин. Я этого не понимала. Как такое вообще возможно. В моем мире такого не могло быть. Казалось, что время для меня остановилось, а для матери оно продолжало бежать. Она убирала покупки в холодильник. По радио передавали «Комфортное онемение» [84].

– Так будет лучше, – сказала она. – Для всех.

Глава

51

Палермо

– Для мамы так и правда было лучше. Она снова была свободна.

Честно говоря, я отправилась сюда, чтобы слушать, а не рассказывать. И теперь чувствую себя обнаженной. Я оказалась на виду.

И это мне на пользу.

Нас больше не разделяет тишина, только пространство. Рисунок древесины на старом столе похож на замерзшие реки. Снаружи стемнело. Что сказал бы Мориц, если бы сидел сейчас с нами? Был бы он рад видеть нас здесь или же наша встреча разрушает выстроенный им порядок, где ему требовалось отделить нас друг от друга, чтобы выносúть самого себя?

– И что сделал твой отец? – спрашивает Жоэль.

– Он вернулся в Нью-Йорк. Но звонил на каждый день рождения и присылал подарки на Рождество. Он был правильным отцом на расстоянии. Так сказать, отсутствующий присутствующий.

– У него были потом еще дети? – интересуется Элиас.

– Нет. Он вернулся к Лесли. Она простила его.

Жоэль понимающе поднимает брови.

– А твои братья… братья по отцу?

Я пожимаю плечами. Я их почти не знаю.

– Я однажды приехала к ним. Я им не особенно понравилась. Вообще-то, я всегда хотела иметь братьев и сестер, но эти двое… как будто у нас разные отцы.

Может быть, у нас и действительно был не «один и тот же» отец. Возможно, Ральф был другим человеком, пока жил с мамой. Или хотел быть, но желания оказалось недостаточно.

– С ума сойти, – говорит Жоэль, – ты единственная из нас, кого действительно связывает родство с Морисом. Так странно, правда?

Что вообще это значит – кровное родство? Это звучит так, словно Мориц был ближе к моей матери, чем к своим приемным детям. Но это чушь. Он был отцом для тех, с кем проводил время. Для меня и сейчас он остается тенью. Я не знаю, как звучит его голос, как пахнет его кожа, как царапается его свитер, когда мы обнимаемся. Я вижу его, только когда закрываю глаза. Пожилой господин на прогулке вдоль моря, всегда в шляпе и с тростью, погруженный в раздумья или свободный от них; возможно, счастливый.

* * *

Звонок в дверь. Там Лаура. Увидев Элиаса, она протягивает к нему руку и гладит его по лицу. Пристально глядя на него, как бы проверяя, не изменился ли он. Элиас обнимает ее. Мне неловко, и я отвожу взгляд. Он приглашает ее войти, но Лаура отвечает, что просто хотела узнать, все ли с ним в порядке.

– Вам есть о чем поговорить. – Она искренне улыбается мне. Затем передает Элиасу пластиковый пакет из супермаркета. – Вы, наверно, голодны. Ciao amore [85].

Она быстро отворачивается, не поцеловав его, а Элиас несет продукты на кухню. Я редко видела, чтобы разведенная пара так хорошо ладила. Должно быть, он угадал мои мысли, потому что в его взгляде я замечаю смущение, словно он получил незаслуженный подарок.

Он достает продукты. Лаура принесла все свежее. Хлеб, брынза, огурцы, помидоры, лимоны, петрушка, баклажаны, оливковое масло. И нут. Она явно продумала наш ужин.

В кладовке я нахожу две бутылки «Неро д’Авола». Накрываю стол в гостиной, ставлю свечи, как будто у нас есть повод отпраздновать. Элиас и Жоэль готовят.

– Весь секрет в лимонах, – говорит Элиас. – В хумус невозможно переложить свежих лимонов!

– Чеснок надо сначала смешать с лимонным соком, – говорит Жоэль, – прежде чем добавить тахини! И вообще, нут нужно замачивать с пекарским порошком, он делает чумус более кремовым!

– Хумус, – поправляет Элиас.

– Чумус, – отвечает Жоэль.

– Хумус, – протестует Элиас.

– Чумус, – поддразнивает Жоэль.

– Вы украли не только нашу землю, – сухо заметил Элиас, – но и нашу культуру еды.

– Мы привезли с собой много хороших вещей, – возражает Жоэль, – о которых вы даже не подозревали! Знаешь, что такое шакшука?

– Это тунисское блюдо, – отвечает Элиас.

– Да, но еврейское тунисское, – добавляет Жоэль. – В следующий раз я приготовлю тебе!

По крайней мере, они спорят, думаю я. По крайней мере, говорят друг с другом, а не друг о друге. В мире, где другой считается противником, а противник – врагом, это даже больше, чем можно ожидать. Они никогда не договорятся о произношении названия двух одинаковых национальных блюд, равно как и о названии одного и того же участка земли. Хотя обречены делить его друг с другом. И в этом они гораздо больше похожи друг на друга, чем на меня: они привязаны к своей идентичности так, как будто от этого зависит их существование. Для меня мое происхождение не является поводом ни для гордости, ни для стыда. Я ничего не сделала для этого. Мои родители не дали мне корней, только крылья. Но я не упрекаю в этом Элиаса и Жоэль. Их идентичности, в отличие от моей, постоянно находятся под угрозой. Неудивительно, что они защищаются изо всех сил. И неудивительно, что их истории, пусть и такие разные, в основе своей очень схожи, хотя они сами это и не признают. Это рассказ о сообществе людей в опасности и о восстановлении потерянного рая.

– Конечно, это наша земля, – говорит Жоэль, нарезая петрушку. – Мы жили там задолго до вас!

– Кто «мы»? Ты там даже не родилась! – возражает Элиас и бросает нут в блендер.

– И ты тоже! Но мои предки там были! Они были там до арабов!

– Но они были не единственными! Моими предками являются все люди, жившие там, – хананеи, арамеи, финикийцы, филистимляне, от которых происходит название – Фаластин… и арабы, от которых мы переняли язык и религию. И, возможно, в наших жилах течет капля еврейской крови. Конечно, это наша земля!

– Милый, мы не забыли Иерусалим за две тысячи лет изгнания. Мой дед Альберт говорил: «Римляне могли разрушить наш каменный храм, но не храм, который мы носим в наших сердцах».

– И после этого вы думаете, что мы когда-нибудь забудем Иерусалим? Палестина – наша мать!

– В идеальном мире, – говорит Жоэль, – нам не пришлось бы бороться за маленький клочок земли. Но пока существует антисемитизм, нам, евреям, нужно надежное пристанище.

– А ты думаешь, мы, палестинцы, не подвергаемся дискриминации в этом мире? Кто дает вам больше прав на нашу родину, чем нам? Бог? Американцы?

Возможно, земля не принадлежит ни ей, ни ему, думается мне,