Осада Парижа. Артиллерийская батарея на холмах Монмартра. Фото Брюно Браквейе. 1870

7. Между Гамбетта и Жюлем Симоном, прибывшим в Бордо от имени парижского правительства, произошел весьма острый конфликт. Гамбетта не только не простил своим коллегам сам характер перемирия, но и не был с ними согласен по вопросу выборов. Он требовал отказать в праве быть избранным всем французам, которые с 1851 по 1870 г. были министрами, сенаторами или префектами империи. Жюль Симон считал такое исключение произвольным, репрессивным и противоправным по отношению к гражданам. Бисмарк, чрезвычайно довольный ссорой между французами, телеграфировал Гамбетта, сообщая, что подобное ограничение противоречит условиям перемирия. Жюль Симон поспешил вызвать в Бордо Пельтана, Араго, Гарнье-Пажеса и тем самым добился большинства. Гамбетта подал в отставку, заявив, что больше не имеет с правительством ни общности взглядов, ни надежд. В своих «Воспоминаниях» Фрейсине утверждает, что его начальник мог бы продолжить борьбу: «В Бордо популярность Гамбетта была огромной, и его многократно умоляли взять на себя полномочия диктатора». Восторженная толпа устраивала под его окнами овации. Но нашел бы он поддержку остальной части страны? Для большинства французов новым героем дня стал господин Тьер. Он с самого начала предвидел катастрофу в этой войне и делал все, чтобы ей помешать, а затем и прекратить. Он неустанно твердил, что непосредственно после Седана можно было бы добиться более выгодных условий, он отрицал эффективность сопротивления провинций и теперь называл Гамбетта буйнопомешанным. Другие, напротив, считали, что Гамбетта спас честь страны, и были ему признательны за то, что он никогда не терял веры в республику. Даже Мольтке, главнокомандующий немецких армий, писал: «Надо отдать справедливость неиссякаемым возможностям этой страны и патриотизму французов. После того как вся французская армия оказалась в плену, Франция за очень короткое время смогла создать новую армию в провинции… более многочисленную, чем та, которая была разгромлена». А фон дер Гольц добавлял: «История должна признать за Гамбетта две бесспорные заслуги, которые увековечат его память. Первая – вслед за жесточайшим поражением он вернул Франции веру в ее силы; вторая – он проложил дорогу духовному воскресению». Столкновение между Тьером и Гамбетта было не чем иным, как спором между героическим эпосом и фаблио, извечным французским конфликтом.

1. Февральские выборы 1871 г. прошли без подготовки, можно даже сказать, что они застали Францию врасплох. Страна не хотела больше видеть бонапартистов, которые несли ответственность за войну и, следовательно, за поражение. Она не хотела также и республиканцев, которых считала сторонниками сопротивления, бесполезным по мнению большинства. Страна проголосовала за старые монархистские кадры, за «старинное французское дворянство», голосуя тем самым за мир. Это стремление увеличило консервативное большинство, которое фактически и так существовало в народе. Из 650 депутатов 400 оказались легитимистами или орлеанистами. «Деревенские дворянчики, старики, которые с 1830 г. не покидали своих замков» (Д. Галеви), собрались в Бордо на аллеях де Турни и криками «Да здравствует король!» возбуждали толпу горожан. Им верилось, что Реставрация уже совершилась. «Слово принадлежит Франции, а время – Богу!» – написал им граф Шамбор. «Мы люди, которые вновь обрели здоровье, после того как все врачи приговорили нас к смерти, – говорила герцогиня де Ноайль. – Нам необходимо со всей убежденностью доказать это самим себе». Республиканцы, которые после такого поражения на выборах также испытывали потребность доказывать себе, что они еще живы, громко выражали свое презрение к «этому сборищу деревенщины».

2. Так почему же это монархистское большинство не провозгласило монархию? Во-первых, потому, что оно оставалось раздробленным. Обе ветви королевской семьи никак не могли примириться. Два претендента – граф Шамбор (легитимная ветвь) и граф Парижский (Орлеанская ветвь) – противостояли друг другу. Во-вторых, потому, что монархистская партия не хотела отвечать за последствия поражения. В 1815 г. Бурбоны уже возвращались из-за границы в фургонах; теперь, в 1871 г., они не хотели, чтобы первое действие короля заключалось в подписании катастрофического мирного договора. Итак, ассамблея отложила пока вопрос о форме правительства, но, поскольку управление страной должно было продолжаться, она назначила на эту роль «главу Временного правительства Французской республики», которым мог быть только господин Тьер. В тот период этот маленький старичок, с боевым хохолком волос, пользовался необычайным престижем. Характеризуемый в начале своей политической деятельности как авантюрист бальзаковского типа, затем как отважный министр, историк, изучающий жизнь Цезаря, «мечтающий делать историю и делающий ее», он, несмотря на свой возраст, только что исколесил всю Европу, защищая интересы своей страны. Он являлся одновременно и патриотом, и воплощением здравого смысла. Этот представитель крупной буржуазии превратился в «идола средней буржуазии» (М. Реклю). В феврале 1871 г., когда допускалась возможность баллотироваться в качестве кандидата на различные посты, его избрали в 26 департаментах. Было от чего проникнуться законной гордостью. «Франция бы не поняла, – говорил он, – если бы в тот момент я не стал первым». Он и стал первым. Франция могла только поздравить себя с таким выбором. Труд, который он брал на себя, был огромен и неблагодарен: требовалось подписать мир, освободить территорию, восстановить страну. Тьер, в расцвете умственных сил, знал, что способен совершить этот политический подвиг, хотя отлично осознавал, что его роль будет временной. Монархистам он говорил: «Монархия – это через два года». Республиканцам он по секрету обещал республику. В глубине души он прислушивался только к господину Тьеру. Досконально зная прошлое Франции, он сожалел, что она свернула с колеи «спасительной рутины», которая создает основу народа, но он также знал, что история необратима, и считал, что республика будет тем «режимом, который меньше всего расколет наше общество», особенно если возглавлять республику будет он сам. Однажды он сказал: «Я монархист, который проводит в жизнь республику».

Франко-германские переговоры во Франкфурте-на-Майне 10 мая 1871 г.

3. Мирные переговоры были болезненными. Тьер и Жюль Фавр встретились лицом к лицу с Бисмарком, и тот потребовал 6 млрд в качестве возмещения убытков, оккупации части Франции вплоть до осуществления платежа и аннексии Эльзаса и Лотарингии. Тьер добился сокращения на 1 млрд и спас Бельфор. Но на обратном пути он плакал. Он любил свою страну и знал, что Франция не смирится с потерей двух своих самых французских провинций и что этот грабеж станет причиной будущих войн. Когда в Бордо депутаты от Эльзаса и Лотарингии с достойным видом выразили протест, заявив: «Мы провозглашаем навечно неприкосновенным право жителей Эльзаса и Лотарингии оставаться членами французской нации. И мы клянемся как от себя лично, так и от лица наших комитентов, наших детей и их потомков вечно и всеми возможными способами отстаивать свое право перед любыми узурпаторами»; когда в поддержку этого протеста выступили Виктор Гюго, Эдгар Кине и Клемансо, Тьер понимал, что у них были на то все основания, но он также понимал, что в тот момент право было на стороне силы. Он заявил в ассамблее: «Имейте мужество нести ответственность за ваше мнение: или война, или мир». За принятие договора было отдано 546 голосов, против – 107. Не только депутаты утраченных провинций, но даже Виктор Гюго и Гамбетта отстранились. Последний сказал: «Я надеюсь, что республиканская Франция воспрянет». Ему недолго оставалось ждать. Между тем Тьер обещал монархистам не предпринимать ничего, что могло бы предрешить окончательную форму правительства: «При реорганизации вы не должны делать ничего такого, что могло бы вас разделить… Я клянусь перед всей страной, что не обману никого из вас, что не подготовлю в докладе по конституционным вопросам ни одного решения без вашего ведома, что явилось бы с моей стороны настоящей изменой…» Это патриотическое перемирие получило название Бордоского пакта. 11 марта ассамблея решила отложить заседание на 20 марта и провести его в Версале.